3 марта 1943 г., среда - текст

С утра снова районная управа. Исполнители, которые ничего не хотят исполнять. Вскрытие обещанной нам квартиры откладывается. Управдом что-то крутит. По уговору со Степаном должна идти смотреть еще квартиры. Погода ужасная. Лепит мокрый снег. Холодно, сыро, безнадежно тоскливо. Звонила в полицию, не хотелось идти далеко. Ответил грубый немецкий голос:

– Сегодня звонить нельзя.

Странно как-то. Почему в полиции немцы? Пошла к полиции. Там дежурный сказал:

– Сегодня приема нет, – и вызвать Степана отказался.

Снова показалось странным. Но Степан говорил – ждали приезда шефа.

Домой близко, можно согреться. Дома Леля и Шурка. Татьяна с Аней ушли на базар. В комнате Татьяны тепло. Никуда не уходить бы и не выбираться. А Шурка подошла, взяла за руку и, как иногда, говорила ласково:

– Инечка, ты моя хорошенькая. Я тебя так люблю!

Хорошунова: Татьяну через парадное вывели. Несла Шурку на руках. Плакала. Фото племянницы Хорошуновой Шурочки из  семейного архива Натальи Гозуловой

Не знала, что будет это мое последнее свидание с нею. Пальто просохло. Около часу ушла из дому. Татьяны не было. Леля сердилась, как всегда, что застряла по дороге. А я забыла жакет в комнате Татьяны. Но вспомнила, когда была далеко от дома. Холодно было.

Нюся хотела испечь малясный торт Татьяне по случаю годовщины свадьбы. Условились идти к ним вместе. Нюся пошла печь. Я – на Ново-Левашовскую и Новый переулок еще смотреть квартиры. Там снова все разрушенное. Только управдом оказался симпатичным. Сказал прийти позже, будут квартиры.

Как никогда удачный торт вышел у Нюси. Из-за него задержались. В половине пятого вышли из дому. Настроение было хорошее. После усталости, безнадежности поисков отошло все на время. Приятно было, что вспомнила Нюся о Татьяниной годовщине.

Ничего не предчувствовалось.

А у Десятинной церкви навстречу Ксения Ивановна и Ната Тершовская. Плачут. Остановили меня. Специально ждут. Говорят:

– Таню с Шурочкой и Ольгу Александровну гестаповцы забрали. Не идите домой.

Вот и все.

Повели они меня на Житомирскую. А потом мы решили идти на Андреевский, только к Любовь Васильевне. Пришли. Они обрадовались, что меня увидели. Мария Ивановна и Любовь Васильевна стояли на подоконнике, в окно смотрели. В моей комнате кто-то электрическим фонариком стол освещал. Потом шторы спустили и свет зажгли. Потом то же в Татьяниных комнатах, в одной, другой. Полчаса прошло. Свет погас. Как оглушенные все. Даже говорить все боятся.

Через полчаса еще Шляпниковы пришли. Тоже с тортом шли. Перепугались насмерть. Торт во дворе бросили, когда увидели разгромленную квартиру. По очереди выходить решили. Они раньше ушли. Мы потом вышли. На Житомирскую. Ушла Нюся. К Антонине Федоровне чужие люди все приходили по поводу починки водопровода разговаривать. А я, как помешанная. Слушаю, не понимаю. Антонина Федоровна гадать села. Мне какие-то разговоры неприятные гадает, удача дел мне. А им? И так словно вместо меня дерево какое-то. Ничего понять не могу.

Говорили только, что после, как увели наших, прибегала жена какого-то следователя. Говорила, ее мужа тоже арестовали. Понятным стал странный неприемный день в полиции. Татьяну через парадное вывели. Несла Шурку на руках. Плакала. А потом Леля через кухню шла. Чемоданчик несла. В платках обе ушли. Куда? Увели их немцы. Шурка плакала.

Не могу писать. Разрывается сердце. И почему только не была хоть Шурка в этот день у Дунечки? Осталась бы она.

Страшная бесконечная ночь. В такие ночи не плачется. Только не понять ничего. И сумасшествие подбирается. В ящике стола ключ от сарая остался. А в книгах последняя тетрадь дневника. Весь дневник в сарае, а ключ в столе. Что, если найдут? И ночь без конца. С ужасной медленностью движется.

На Андреевском просила Лелины шкафы взломать. Пока в ее комнате не были, вещи вынести.