+14 Киев
Фактура одесской жизни была интересной. Это было сочетание полного отсутствия денег с возможностью пойти в интересный театр или купить книгу
– Леонид, добрый день.
– Добрый день.
– Вас называют Лешей. Почему?
– Потому что я так себя ощущаю – я Леша. Но это старая история – я ее давайте и вам перескажу. Первые месяцы своей жизни я жил у прабабушки. Вернее, мои родители жили у прабабушки, а ее к тому времени умершего мужа звали Леонид. И она хотела, чтобы меня звали Леонид. А родители хотели, чтобы я был Лешей. И они ради нее записали меня Леонидом, а звали Лешей. И я узнал, что я Леонид, в восьмом классе. Нас стали называть по имени и отчеству, и звучит: "Леонид Григорьевич".
– Как звали прабабушку?
– Роза.
– Вы родились в Одессе – в замечательном неповторимом удивительном городе. Одесса детства – какой она была?
– Вы знаете, это какое-то такое ощущение нескольких кругов защиты и обороны. Вот у тебя есть малая семья, там тепло и хорошо, у тебя есть большая семья, у тебя есть соседи, которые тоже в случае с Одессой являются практически семьей. Даже те, которые не очень хорошие соседи, – они соседи, это свои. У тебя есть вообще весь город, который свой. К любому проходящему мимо можно подойти и без "здрасьте" заговорить о своих делах. Это море, это помидоры микадо соленые с яйцом у моря, это…
– Вкусно.
– Вкусно. Это мама, которая меня водит в детский сад, а она там работает сама воспитательницей. И тетя там воспитательница, и ты все время среди своих. Вот ощущение теплоты в Одессе, теплоты и человеческой, и просто потому, что там тепло все время… Я насколько я помню, это город в СССР, где максимальное количество солнечных дней. Поэтому, когда я приехал в Москву, а там минимальное количество солнечных дней, я просто был испуган.
– Это вы еще до Питера не добрались.
– Это еще до Питера я тогда не добрался. Поэтому Одесса – для меня это тепло человеческое и вот тепло такое вот, природное.
– Вы жили во дворе традиционном одесском…
– Обычный одесский двор на Кирова: угол Треугольной, нынче это Базарной угол и Утесова. Прям напротив – окна Утесова. Одесский двор, рядом Молдаванка.
– Окна Утесова.
– Да.
– Замечательно.
– Прям вот напротив моих – окна Утесова. И я помню звуки города, звуки двора моего. И это такое: "А что у вас?.. Дзилинь-дзилинь-дзилинь! Мусор! Молоко! Привезли…" Вот это вот все.
– Та Одесса умерла?
– Вы знаете, сейчас я могу впасть в старческое брюзжание и сказать, что… Есть еще те островки, есть еще тот способ общения, который был в Одессе когда-то. Случается на каких-то юбилеях, на каких-то днях рождения… Где-то еще это есть. Но все меняется. И в данном случае, так как произошли такие тектонические изменения и политические, и социальные, не поменяться город не мог. И тем не менее, Одесса остается Одессой. То есть, приезжая туда, мне хорошо.
– Вы дома?
– Я дома. Я вообще в этих двух странах – я их ощущаю своими странами. Не так, как их ощущает Путин и Зеленский своими, а в смысле того, что это родные страны. Здесь я чувствую себя среди своих, а свои – это же не только те, которые любят то, что любишь ты, но и те, которые не любят, но именно это же. Ну, то есть у вас есть общие темы для разговора. Ты понимаешь, что это за человек, ты видишь по одежде, по тому, как он выражается, по каким-то, как это сейчас принято говорить, маркерам в речи, определенным словам, откуда он, и так далее. Ты ловишь все нюансы. И ощущение того, что я среди своих…
Другой вопрос – что, скажем, если будет играть сборная России и сборная Украины, я буду болеть за сборную России ровно потому, что мой двор сейчас находится ближе к стадиону, где играет сборная России. Но если будет играть сборная Украины с любой другой сборной, я буду болеть за сборную Украины.
– Я думаю, что как одессит вы задумывались все-таки, в чем феномен Одессы.
– Задумываться я задумывался.
– Но в чем, не поняли?
– Но в чем он? Бог его знает. Я сейчас начну вам рассказывать обычные, достаточно понятные слова, что смешение всех, там, национальностей, порто-франко, свободный город…
– Солнечные дни.
– Солнечные дни, море. А если честно, я не знаю. Что-то там, в этом море, в этом воздухе, – что-то там есть. Что именно, я не понимаю. Я не знаю.
– Мама работала воспитательницей в детском саду…
– Потом – методистом. Да.
– Папа чем занимался?
– Я же должен был сказать, что ее повысили. Она не просто воспитатель. Она методистом была, она окончила педучилище. Папа был журналистом.
– Он писал в газетах? Или на радио, на телевидении?
– Он писал иногда в "Вечерке" одесской, но он, насколько я помню…
– Хорошая газета была.
– Это была неплохая газета.
– Борис Деревянко был главный редактор. Убитый.
– Борис Деревянко. Да. С ним бодался тогда Валерий Исаакович Хаит, мне еще тогда незнакомый, но у них было какое-то противостояние. Я уже потом об этом узнал. Это была неплохая газета. Вообще вся фактура жизни одесской – я помню ее – она была интересной. То есть вот это сочетание полного отсутствия денег и возможности купить машину, приобрести хорошую квартиру с возможностью пойти в интересный театр, приехавший из Москвы, или одесский, купить книгу…
– В Одессе тоже театр Иванова какой был хороший!
– Да. Музкомедия была совсем неплохой. То есть хвастали, по сути дела, не банковскими счетами и не машинами… Сейчас с удовольствием я похвастался бы и банковским счетом. Но тогда этот феномен советского человека и в том числе одесского, потому что Одесса была культурной…
– Книги, театр…
– Книги. Да. Что у тебя есть, что у тебя стоит на полках. Театр…
– И "Черноморец".
– "Черноморец" – чемпион. Как кричал постоянно очень странный человек, сидевший рядом с нами: "Готовьтесь к контратаке!" Что бы ни происходило, слева или справа играли: "Готовьтесь к контратаке!"
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Вы ходили в парк на футбол?
– Обязательно. С папой ходил в парк на футбол, да.
– У вас были любимые игроки в "Черноморце"?
– Ну конечно, я их всех помню. И Пласкина… Ищак.
– Лещук.
– Да. Лещук. Если помните, был такой Шарий.
– Да, Иван.
– Иван Шарий. Да.
– Жекю.
– Жекю – прекрасный вратарь.
– Да.
– Потом Елинскас у нас стоял.
– Валентин. Да.
– Да. Ну, в общем, все это было…
– Беланов.
– Нет, ну, это уже дальше. Беланов – это уже какие-то совершенно… 1986 год. Беланов, получающий "Золотой мяч" – "русская ракета". Беланов, перешедший в "Динамо" (Киев). Беланов, не забивший этот пенальти. И мы его, по-моему, позапрошлым летом встретили в Одессе. С каким огнем в глазах он рассказывал, что этот знаменитый незабитый пенальти… Он всегда же бил очень сильно под перекладину.
– Очень сильно. Да.
– Просто бубух!
– Да.
– И он говорит, что там вот, значит, перекладина, а там то ли баннер какой-то, то ли на трибунах была какая-то полоса белая… В общем, у него что-то там сбилось, и он промахнулся. С какой болью он об этом говорит!
– Хороший человек, правда?
– Ну, хороший как минимум потому, что… Во-первых, он был блестящим футболистом.
– Да.
– У него было года два-три, когда он поймал такой кураж…
– Скорость, удар – все.
– Да, скорость и удар. Мне всегда казалось, он такой не футбольный, у него вот эти ножки иксиком…
– И бег такой интересный, да?
– Кто-то очень смешно писал – кто-то из "Динамо" (Киев), я не помню, кто именно, что у них было соревнование, они бежали лицом и пытались догнать Беланова, который бежал спиной… (Смеется.). И это практически никому не удавалось.
– Ваш отец Григорий Исаакович – директор Всемирного клуба одесситов. Что это такое – Всемирный клуб одесситов?
– Ну, это какая-то попытка такой вот организации людей. Очень многие одесситы уехали. И когда начинают брюзжать, что Одесса уже не та, я всем им говорю: "Ребята, ну так остались бы и делали бы город таким, каким вы его хотели бы видеть. Но вы уехали". И у всех есть ностальгия по городу, по юности и так далее. И я плохо знаю, что там происходит, но насколько я понимаю и папа мне рассказывал, существуют в разных городах клубы одесситов. Ну, то есть вот в Питере есть клуб, где собираются одесситы, вспоминают, плачут…
– Поностальгировать.
– Поностальгировать. В Одессе, естественно, есть клуб. И Михаил Михайлович был президентом этого клуба, что вполне логично. Это небольшое помещение, где происходят какие-то события, где та самая Одесса, о которой вы спрашивали…
– Которой больше нет.
– Ну, вот ровно той Одессы нет. Вот она там случается иногда. А иногда это выглядит попыткой, чтобы это случилось, но уже такой, немножко…
– А город – это же люди – правда? То есть декорации остались, а артисты уехали.
– Ну, не все артисты уехали. Но иногда есть ощущение, что в городе живут не сыновья и внуки тех, кого я помню, а просто другие люди. И это вот ощущение Звягинской Елены такой… Другой вопрос – что вот в такой момент мы жили, так вот все поменялось…
– Это так.
– Да, так случилось. Более того, я вам могу сказать, что, например, сейчас… Я практически сейчас буду вам цитировать то, что мы сегодня вечером будем играть. Это не спектакль, а такой застольный разговор. Сейчас же и с нашими детьми мы живем на одной территории, но в разных странах. Потому что раньше мы заходили к соседу, и те же корешки в той же последовательности стояли на полке. А сейчас это не так. И… "Ах, как же было хорошо тогда, а сейчас плохо!" Да нет, сейчас прекрасно. И тогда прекрасно, но так случилось.
– Сейчас лучше.
– И сейчас лучше. То, что лучше, чем в советское время, – это вообще однозначно так.
– Не обсуждается.
– Да.
– Мы говорили об одесских театрах. Ваша бабушка была концертмейстером Одесского театра оперы и балета.
– Моя бабушка живет в Нью-Йорке и, слава Богу, до сих пор жива. У меня обе бабушки живы.
– Вот давайте передадим им привет.
– Давайте.
– Как их зовут?
– Значит, одну зовут Эти Шулимовна. А в миру – Анна Соломоновна. Другую зовут Фаина. И обе они живут в Бруклине, в Нью-Йорке. И обе они живы, слава Богу. И бабушка моя, о которой вы спрашиваете, до сих пор еще музицирует. К сожалению, с этой пандемией, которая всех остановила, я очень переживаю за нее, потому что она жила социальной жизнью. Она очень активная, и вот в эти детские… ну, взрослые садики, в которые водят, значит…
– Пожилых людей.
– …пожилых людей, да, – она там очень… Это было года два назад. Вот что может попросить бабушка в 92 года? Она говорит: "Привези мне, пожалуйста, вальс из "Фауста". Нотки. Только я уже не смогу сыграть тот сложный вариант. В переложении более легком привези мне". Это так прекрасно!
– Одной бабушке 92 года. А второй?
– Нет, 92 ей было. Сейчас ей 95. Второй – 93.
– Замечательно. А они дружат между собой?
– Они чудовищно враждовали в Одессе.
– (Смеется.) Я не случайно спросил.
– Это я понимаю, да. А теперь им приходится дружить. Ну, просто потому, что они уже очень пожилые, они одни. Ну как? Они не дружат, но они, естественно, общаются.
– Вынуждены общаться.
– Вынуждены общаться. Да.
– Бабушка – концертмейстер оперного театра. Вы в опере часто бывали?
– Я в одесской опере, естественно, бывал, и мне это очень не нравилось.
– Ух ты! Почему?
– Ну, я не могу. Это все так фальшиво и скучно! Уже потом я полюбил оперные арии и оперы, но целиком смотреть оперу – для меня это мука. Ну, мне очень тяжело. Очень тяжело.
– Но бабушка пыталась вас как-то приобщить?
– Я бы сократил слово. "Пытала" меня приобщить.
– Хорошо. В детстве вы учились в музыкальной школе, играли на фортепиано. Тоже из-под палки?
– Сначала – из-под палки, потом – с удовольствием. Потому что первые шесть классов я учился в академической музыкальной школе, а начиная с седьмого класса у нас появилось джазовое отделение, и я доучился до 10-го класса уже.
– И там стало весело.
– И там мне стало интересно, да.
– Пальцы еще помнят?
– Ну, так, кое-что.
– То есть что-то могут?
– Могут-могут.
Жванецкий – не талант, а гений. Потому что у таланта можно учиться. У гения учиться практически невозможно
– С Ростиславом Хаитом вы дружите с первого класса.
– Вы первый человек из всех мне известных журналистов, кто с первого раза правильно произнес имя и фамилию Славы. Вячеслав Хайт – это самое распространенное.
– Ну, Аркадий Хайт был, да.
– Аркадий Хайт. Да.
– Я с ним знаком был. Хороший человек был, да?
– С Аркадием Хайтом? Как говорила Славина мама, когда Валерий Исаакович еще как-то был не очень устроенный и было мало денег… А был Аркадий Хайт – уже известный на всю страну.
– Лауреат госпремии.
– Да. Лауреат госпремии. Она говорила: "Смотрите: одна маленькая палочка, а какие два разных человека!"
– (Смеется.)
– Да.
– Хайт рождал юмор просто на каждом шагу. Он был очень смешливый человек. Он все время смеялся. Нетипичный юморист, между прочим.
– Вы знаете, эта история про то, что юмористы – такие грустные и тяжелые в жизни, – вот она какая-то, мне кажется, слегка надуманная.
– Арканов…
– Арканов – да.
– Горин.
– Горин, по-моему, был довольно теплым и веселым человеком.
– Мишин.
– Мишин – ну, он просто… Принял эту позу и из нее не выходит.
– Хотя Жванецкий…
– Вот Михаил Михайлович…
– Да, фонтанировал.
– Ему надо было встать на крыло… Нет, вернее, так: ему нужно было, чтобы напротив оказались красивые женские глаза…
– Женщина, конечно.
– Да. И интересный какой-то собеседник, который отрефлексирует, отразит ту шутку, которую он придумает. Первая шутка – она удалась, и дальше он…
– На крыло.
– На крыло. И летит.
– Да и Задорнов такой был тоже.
– Задорнов… Ну, вы знаете, я бы не сравнивал масштабы таланта.
– Они разные. Разные.
– В случае с Михаилом Михайловичем… Это не талант, а гений, как мне кажется. Потому что у таланта можно учиться. У гения практически научиться невозможно, потому что это то, чему не учат и не учатся. То, что случается и вспыхивает, и с чем ты можешь только себя соотносить, но научиться этому…
– Вы заговорили о Жванецком и Задорнове, о соизмеримости их талантов. Я вспомнил потрясающую историю – я вам расскажу. Я готовился к интервью со Жванецким, он должен был прилететь из Одессы. И у меня выходит накануне интервью с Задорновым. И я сказал в конце: "Сьогодні у нас у гостях, – так тогда по телевиденью говорили, – був, – подумал, – видатний письменник Михайло Задорнов". Прилетает Михаил Михайлович – я говорю: "Вы смотрели интервью с Задорновым?" Он говорит: "Ну зачем мне его смотреть? Это мой конкурент. Ну что я там нового увижу? Не смотрел". И я в конце программы говорю: "Сьогодні у нас у гостях був видатний письменник Михайло Жванецький" Ну все, закончили – пошли в ресторан. Был Виталий Коротич как раз. Мы съели очень хорошую селедку с луком, с картошкой в мундирах, выпили много водки, приехали в аэропорт, сидим в VIP-зале, добавили коньяка. И Михаилу Михайловичу уже улетать пора… Он говорит: "Вот то интервью с Задорновым, о котором ты спрашивал, – я его не видел. Где он в белом свитере. Зачем мне на него смотреть? И когда ты в конце сказал, что он "видатний письменник", и сказал сегодня, что я "видатний письменник", я не обиделся и не расстроился. Конечно, если бы жива была моя мама, ей бы было очень важно, чтобы ты сказал, что я "великий письменник", но мне это безразлично. Но в Одессе есть еще люди, которым бы это понравилось. И если бы ты завтра переговорил одну эту фразу, они – не я – они – были бы счастливы". Я говорю: "Михаил Михайлович, я вам обещаю: я завтра переговорю эту фразу". Он улетел, на следующее утро он позвонил: "Ты знаешь, вот эта вот фраза, о которой мы говорили, – не надо. Пусть все будет так". Михаил Михайлович…
– Михаил Михайлович… Какая-то у меня была тяжелая ситуация личная, и мне нужно было улететь из Одессы, потому что мне было очень тяжело именно в этом городе в связи с личной ситуацией. И я срочно взял билеты, это лето, и поехал в аэропорт. А папа с Михаилом Михайловичем в этот день собирались гулять. Иногда Михаил Михайлович звонил папе…
– Променад.
– И говорил: "Ну-ка, давай пройдемся по питейным…" В общем, и тут я сижу, мне плохо, грустно, чего-то я там выпиваю. И приезжают папа с Михаилом Михайловичем. И Михаил Михайлович говорит: "Ты грустный, тебе плохо, да?" Он иногда, когда ему было как-то… Он говорит: "Че, птичка, грустно?" Я говорю: "Ну, да, че-то, Михайлович, мне прям тошно". А он говорит: "Это не плохо". Я говорю: "В смысле?" – "Ну, это… Ну как тебе сказать? Это может двигать вперед. Ну, вот я…" И рассказывает мне историю про то, что им движет. Он говорит: "Вчера я с Наташей собирал большую компанию. И Наташа наготовила, и все было вкусно, и все такое. И в конце вечера… Ну как, "в конце"? Мы поели, и я читал то, что написал летом". И был Борис Литвак, его близкий товарищ и все такое. "Ну, мы сидели до двух часов ночи. И вот он уходит, все уходят, и Боря говорит, что было вкусно: "Наташа, тебе спасибо, было так тепло, уютно"… И ничего не сказал о том, что я прочитал. Я не спал до восьми утра". Это Михаил Михайлович, который был известен на всю страну к этому времени, который великий писатель и так далее. Поэтому эта вибрация, вот это желание победить…
– Нравиться, победить, да.
– Желание нравиться – это, конечно, его двигало вперед. Мне кажется, что когда его называют мудрецом, это очень лестное, наверное, но неточное определение его…
– Мудрец более Горин был, наверное.
– Мудрец – это человек, все-таки вписавшийся в жизнь, понимающий, что делать, что говорить, успокоившийся человек.
– Да.
– А Михаил Михайлович – точно не успокоившийся человек.
– Да.
– Михаил Михайлович все время вибрирующий, все время ищущий ответы, все время чего-то хотящий.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Предпоследняя наша встреча была перед выборами Зеленского. Это было полтора года назад. И я их соединил по телефону за несколько дней до выборов. И они поговорили по громкой связи, я держал ему телефон. А последняя была 1 ноября прошлого года. В Киеве. Я говорю: "Михаил Михайлович, что-то плохо ходите". Ну, он еле ходил. Он говорит: "Ножки 34-го года требуют замены"… (Смеется.)
– (Смеется.) Да-да. А познакомился я с Михаилом Михайловичем… Его, значит, Слава привел ко мне домой. Ну, просто смешно, как отреагировал охранник. Звонит мне домой и говорит таким, дрожащим голосом: "К вам пришел Михаил Михайлович Жванецкий. Пропускать?"
– (Смеется.)
– Да.
Мы с Хаитом поклялись друг другу, что либо оба поступаем в ГИТИС, либо оба не поступаем и едем домой
– Итак, Ростислав Хаит.
– Да.
– Второй раз произнесу правильно его фамилию, чтобы уже все запомнили. Вы с первого класса вместе, да?
– Да.
– Вы дружили в школе?
– Да.
– У вас были общие интересы?
– В первом классе нас немножечко разделяли Вова Лесовой и Вадик Волк, а со второго класса мы были дружны. Общие интересы – конечно, они и остались примерно те же. Тогда были, да.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
– Вы оба поехали покорять Москву. И оба поступили в ГИТИС. Вы заранее решили так сделать?
– Я вообще до 25–30 лет ничего заранее не решал и вообще ничего не решал. Я жил – и жил. Мне было так хорошо!
– Прекрасно.
– Вот прям жил – и жил. И мы с седьмого класса занималась в "Штеме" у Славиного брата, что-то делали… Какие-то капустники и так далее. И логично было поехать в Москву поступать. Никто не верил в то, что мы поступим. Мы оба поклялись друг другу, что либо оба поступаем, либо оба не поступаем.
– Как Герцен и Огарев прямо.
– Да. И если один поступает, а другой не поступает, то поступивший забирает документы и уезжает домой.
– Ого!
– Да. Поэтому у меня были страшных полторы минуты – страшных – в моей жизни, потому что мы сдали экзамены и сидим в аудитории, и выходит старшекурсник какой-то, который зачитывает список фамилий поступивших. Моя фамилия на "б" – как вы понимаете, она звучит первой: "Барац". А дальше длинный список. И я вспоминаю о том, что я поклялся. И что же я буду делать, если… Потом думаю: "Да иди ты нафиг! Ну, в конце концов, ты плохо готовился – не поступил". И меня раздирало…
– Да? И такая мысль была даже?
– Меня раздирало от мучения. Это, знаете, такое ощущение счастья накануне предательства. Такое вот. Ты вроде поступил, но что же делать, но как же быть.... Но слава богу.
– Вы ему признались в этом счастье накануне предательства?
– Конечно. Конечно. Я ему сказал, что дилемма передо мной стояла моральная, тяжелейшая. А это как раз моя слабость: я вообще тяжело морально дилеммы прохожу – налево, направо.
– Но предать готовы были?
– Это очень злой вопрос. И вообще очень не хочется попадать в ситуации, когда такой выбор: предать или… или что-то. Но вот сейчас я Славу предать не смогу в любом случае. Что бы было тогда, не знаю. Может быть, я бы объяснялся, плакал, уговаривал, рассказывал почему, врал бы. Но может быть, и остался бы в Москве.
– В ГИТИСе вы познакомились с Александром Демидовым и Камилем Лариным, и с тех пор, с 1993 года, вы неразлучны. Вы друг от друга еще не устали? Вам не скучно или вам не надоело быть вместе?
– Нет. Нет. Вы знаете, так смешно и интересно…
– "Проводим время…"
– Иногда случаются у нас в гримерке ну просто вот… Ну, так, как меня может рассмешить Камиль или Саша – меня никто так не может рассмешить.
– Вы ржете?
– Нам смешно. Ну, то есть степень раскованности, степень отсутствия позы какой-либо, потому что мы с первого курса и потому что мы видели друг друга в разных обстоятельствах и в разных ситуациях, и они были не всегда приличными и красивыми… Вот степень этой раскованности и интереса друг к другу, и понимания, что вместе мы сильнее, чем по отдельности… Ну, иногда случаются у нас…
– Вы ссорились?
– Конечно.
– На творческой почве?
– И на амбициозной. Мы же мужики все, и у всех амбиции свои. Во-первых, нас пятеро. Мы вчетвером и есть у нас режиссер и наш соавтор со Славой Сережа Петрейков. И, ну, как-то мы… роли не продекларированы, но определены. Мы понимаем каждый, кто какую функцию, и не только рабочую, но и эмоциональную, но и человеческую, в этом организме выполняет и несет. И поэтому как-то так вот… Но случаются ли обиды, случаются ли вот эти вот в этом механизме… туда можно насыпать песок, и он начинает скрипеть и тужиться, и все такое? Конечно случаются.
– Кто из вашей четверки друг с другом больше дружит?
– Ну, мы со Славой очень близки. В какой-то период времени я с Сашей был так же близок, но в силу всяких социальных изменений его и меня мы… Но мы все равно… Как сказать? Это мои ближайшие люди. Мы со Славой значительно больше проводим времени вместе, у нас больше интересов общих, мы играем в футбол, мы ездим отдыхать вместе, ходим, там… Ну и компания у нас одна. Но тем не менее, они очень близки.
– Вы вчетвером – хорошие артисты?
– Я думаю, что мы стали хорошими артистами. И это не самая сильная наша сторона. Мне кажется, что таких артистов, уровня таланта нашего, довольно много в стране. Их довольно много. Мне кажется, что Саша Демидов – самый сильный, самый одаренный из нас артист. Раскрылся ли он полностью – это другой вопрос. Но мы, безусловно, мастеровитые артисты. Мы научились многому.
– У вас в руках профессия?
– В руках профессия есть. И иногда у кого-то бывают прорывы, случаются, как вот, например, у Славы случился прорыв в спектакле "В Бореньке чего-то нет", и он там прямо лучший. Он там играет, он попал в персонажа, и он там прямо невероятно хорош. Но сказать, что, знаете, кто-то из нас грандиозный артист, как Евстигнеева в "Современнике" называли гением вот эти люди, которые все были практически гениальны… Евстигнеева называли гением. Среди нас таких артистов точно нет. Ну, может быть, вдруг что-то случится с Сашей, и он полетит.
– Но появятся.
– Ну, мне кажется, что сильны мы все-таки не тем.
– В коллективе.
– Выработавшимся языком, и способом, и формой подачи. Ну, писаниной мы сильны.
Я снимался в клипе группы "Комбинация" "Бухгалтер". Заработал 50 долларов
– Когда вы окончили ГИТИС, работы для артистов практически не было – вы снимались в музыкальных клипах даже. В чьих?
– Ну, я сейчас всех не вспомню, но из таких… группа "Комбинация" снимала клип "Бухгалтер" – я заработал 50 долларов, значит.
– Кого вы играли там?
– Я играл там пианиста.
– "Милый мой бухгалтер".
– Мне сейчас будет очень стыдно: я не помню фамилии… А, Светлана Рерих: "Две ладошки, знатные кошки, я за окошком…" Что-то там…
– Да, в стране была безработица, я понимаю… (Смеется.)
– (Смеется.) Да. Я играл там какого-то ученика-студента. Это все происходило как бы в английском классе. И я снимался в клипе "Агаты Кристи" по, кстати, сценарию Ренаты Литвиновой. Клип назывался "Моряк", по-моему. "Моряк", да. Мы со Славой несли какое-то обезглавленное тело, и у Славы даже были слова. В клипе, если помните, было модно вставлять какие-то актерские штучки.
– Раньше – да.
– Да. И он голосом Ренаты Литвиновой говорил: "А тебе оно надо?" Какая-то такая штука была. Потом были клипы группы "Браво". Есть такой режиссер и клипмейкер Андрей Лукашевич – вот он все клипы "Браво" снимал. Много клипов "Браво" снимал. Вот если помните: "Это за окном рассвет. Это города…" Там все мы снимались. Да, и это был заработок.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Вы один из основателей комического театра "Квартет И".
– Страшное слово – основатель. Да.
– С чего все началось? Кому в голову пришла эта прекрасная идея?
– Началось все…
– И почему, кстати, "Квартет И"?
– Началось все с поступления в ГИТИС, с того, что мы почему-то вчетвером в каком-то подвальном помещении ГИТИСа играем в футбол свернутой фольгой от бутерброда. Как-то нас друг к другу притянуло – нас четверых. Началось все с колхоза, где мы поехали с Камилем покупать спиртное – и из спиртного оказалась только имбирная настойка. С падения Саши с руки Ленина наземь.
– Там же, в колхозе?
– Там же, в колхозе. Началось все с дружбы.
– Где это было в колхозе?
– Колхоз в Подмосковье где-то.
– Что собирали?
– Что попало. Вот что было…
– (Смеется.) Все, что плохо лежало, – все и собирали.
– Что было, то и собирали, вы знаете. Нет, ну, картошку, по-моему. Вот что-то в этом роде. А потом у нас на курсе, был актерско-режиссерский курс, и был Сережа Петрейков, который заметил… Во-первых, спасибо хочу сказать нашему мастеру, художественному руководителю, который вел единственный курс, и у него был педагогический дар – он был блистательный педагог. Он мог… мог чему-то научить. Вернее, так: у него очень хотелось научиться. Вот так бы я сказал. И он это умел делать. И он работал по школе Эфроса, он считал себя учеником Эфроса, и мы делали очень много этюдов. Сережа когда-то заметил, что если в одном из этюдов кто-то из нас четверых, то этюд удался. А если мы все вчетвером, то этюд прямо летит. И вот, наверное, с этого и началось. Потом мы с Сашей Демидовым сидели в каком-то кафе, пили и думали, что же нам делать, потому что, понятно, 1992 год – в 1993-м мы выпустились. Куда идти? Страна вся в разрухе…
– По швам.
– И театров там… Да. И Саша сказал: "А не устроить ли нам вот такую историю?" Каждый курс собирался стать театром в тот момент, потому что… А куда? Что же делать? И мы пришли с Сашей с каким-то списком правил, с предложениями пришли. Они были достаточно наивные. А Сережа Петрейков – так как он был старше нас на пять лет и был москвичом, и он сдавал квартиру какому-то французу… Короче говоря…
– У него были деньги.
– Мы на французские деньги построили театр.
– Почему "Квартет И"?
– "Квартет И", потому что "Квартет И" – "Несчастный случай", "Квартет И" – там, Нонна Гришаева, "Квартет И" – Максим Виторган. "Квартет И" – это союз.
– Кино началось с театральных спектаклей – правда?
– Да.
– Сначала вы опробовали материал в театре, на сцене, потом – кино. Вы и актер, и сценарист, и продюсер, и вообще душа, можно сказать, этого коллектива.
– Вы пытаетесь сейчас нас поссорить.
– Хорошо. Пять душ. Одна из пяти душ.
– Да.
– Скажите, кем вы себя больше считаете? Вот в какой ипостаси вы органичнее?
– Драматургия, наверное, – самая важная часть моих умений.
– Придумать такие смешные реплики и такой сценарий… Самые главные кинохиты, – это "День радио", "День выборов", "День выборов – 2". Ваших там сколько процентов из того, что придумано?
– (Качает головой).
– Нельзя так сказать? Все рождалось вместе?
– Конечно, да. И можно, наверное, сесть и посчитать, но оно бы не родилось, если бы мы втроем не…
– Коллективный разум.
– Ну, мы пишем втроем.
– Кто пишет?
– Я, Слава и Сережа Петрейков. И мы пишем… не так, что пришло вдохновение – и мы прибежали и сели писать, а просто собираемся каждый день, садимся за стол и пишем. И поэтому кто там какую функцию выполняет, мы, наверное, догадываемся, но опять-таки, не проговариваем. У нас есть Сережа – очень основательный человек. И человек, у которого самое большое шило в том месте, где оно обычно бывает. Правда, сейчас это место у него разрослось до больших очень размеров, и шило стало не таким эффективным в связи с этим, но тем не менее, он… как бы он это все собирает. Он очень основательный человек, очень образованный, значительно более интеллектуальный, чем я и чем Слава, потому что ему туда хочется, вот. И он основу вот эту вот, остов того, что мы делаем в пьесах… Это, конечно, он. Он из нас вытаскивает, он записывает, он сидит у компьютера, что немаловажно. А что касается реплик, диалогов, случаев, поворотов сюжета – это, наверное, в большей степени мы.
– На ходу много рождается?
– Рождается…
– Вот идут съемки – и вдруг кажется: нет, надо так ответить, а не так, как было в сценарии.
– Случается, но достаточно много. Оно – как взрыв такой прям: бумц! – происходит. Но в основном мы очень долго пишем пьесы и сценарии. Очень долго. И каждое слово – у нас борьба за порядок слов, бывает, прямо вот мы сражаемся. И поэтому, например, мне как человеку соответствовать моему образу, который я создал в, например, "О чем говорят мужчины", сложно достаточно, потому что там вот эти…
– "Там не я".
– Там плотные диалоги, и попробуй вот так поговори в жизни. Это достаточно сложно.
– Вы знаете, "День радио" и "О чем говорят мужчины" – это все очень хорошо. Но "День выборов" и "День выборов – 2" – я бы сказал, особенно "День выборов – 2", что, кстати, бывает редко: обычно второй фильм хуже, чем первый, – ну, я считаю, что это блестящие две работы. Блестящие.
– Ваше мнение – одно из редких мнений. Ну, то есть в основном любят "День выборов" первый. Это самое главное. Ну, два главных фильма: "День выборов" и "О чем говорят мужчины", тоже первая часть. Мне-то кажется, что вообще самое интересное – это "Быстрее, чем кролики".
– (Смеется.) У нас 2019-й год был ознаменован выборами президента и выборами парламента. И вот за два дня до Нового, 2019-го, года мы с друзьями сняли зал кинотеатра, нас было человек 20. И мы посмотрели в который уже раз "День выборов", и тут же "День выборов – 2". Мы заказали эти две картины в преддверии чего-то важного в жизни нашей страны. Это потрясающе было. Вот скажу вам честно…
– Мне очень приятно.
– Прекрасные работы. Их не устаешь пересматривать, их часто показывают по телевизору. Они смотрятся на одном дыхании. Вот этот юмор, который там, – это юмор, это настоящий юмор, это очень тонко. Кстати, это смело, потому что там и на грани, и за гранью очень часто. Вы тоже втроем придумывали?
– Ну да, конечно. Да, мы пишем втроем все время. Всегда.
Миша Ефремов – талантливый, но он человек больших страстей и крайних состояний
– Бывало такое, что на съемочной площадке тот или иной актер, не входящий в состав трех авторов сценария, говорил: "Ребята, давайте сделаем вот так? Вот мне кажется… вот поменяем…"
– Да.
– Бывало?
– Так случалось.
– И вы принимали?
– Иногда принимали. Это был иногда и режиссер, который предлагал сделать вот так, а не так. Но в основном диалоги все-таки оставались теми, какими они были…
– Были прописаны уже.
– …прописаны, да, на бумаге. Иногда, как Миша Ефремов, например, в первой части…
– Феерично.
– Да, совершенно феерически его несло. Более того, в первой части было еще у нас… ну, и во второй было неплохо, но в первой было настолько хорошо, потому что мы жили там. Мы плыли по Волге, мы жили на этом корабле, и наши персоналии с персонажами слились практически полностью. И поэтому когда мы в похмелье с вечера, по сюжету, и были в похмелье в жизни и снимались с утра с Максом, в бассейне, в джакузи, как-то не нужно было ничего играть.
– Органично?
– Да.
– Миша Ефремов – красавец, правда?
– Он замечательный человек, он замечательно порядочный человек, замечательно талантливый человек, но он человек больших страстей и крайних состояний.
– Вам жаль его сейчас?
– Мне очень хочется его и поддержать, мне, конечно, его жаль по-человечески, мне за него очень обидно, что так случилось, но логика вещей подсказывала, что…
– Но он к этому шел.
– Ну, вот я говорю, что то, за что мы его любим, те предельные состояния эмоциональные – они иногда были на грани, и переход за эту грань сулил такие…
– Вы видели эти вещи, на ваших глазах это происходило, да?
– Вы имеете в виду выпивания и крайние состояния?
– Крайние состояния, да.
– Ну конечно, да, видел. И он был в них хорош. Но это иногда граничило с эмоциональной распущенностью. Я повторю: в этом человеке это все было, и это его сильная сторона, которая, как известно, сходится со слабой. Вот эти крайние точки – они сходятся, к сожалению. И то, что произошло, – ну, он виноват – не о чем говорить.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Михаил Ефремов – большой артист?
– Вот вы знаете, я всегда думал об этом, когда мы спорили, кто из них больше: папа или…
– Это мой следующий вопрос… (Смеется.) Да.
– Да. Мне всегда казалось, что папа сильнее артист, а Миша сильнее человеческой своей эмоцией. Вот он сильнее… Он персонаж. Он вот социальное явление.
– Да.
– Вот.
– А папа сильнее артист, вы считаете?
– Мне все-таки казалось… Но опять тут я, как и везде, субъективен.
– А вы знаете, я задавал этот вопрос многим актерам МХАТа и "Современника", которые играли с Олегом Николаевичем, и они тоже все говорили, что Олег Николаевич сильнее артист. А мне кажется, что сильнее Миша все-таки. Интересно.
– Ну, вот у меня очень много тоже друзей, которые считают, что Миша сильнее артист, чем Олег Николаевич. У меня есть ощущение, что Олег Николаевич…
– Многограннее.
– Один только взгляд его в…
– "Трех тополях". Да-да.
– В "Трех тополях", когда она запела…
– Да.
– Вот это вот все там внутри, что проигрывается.
– Да-да-да.
– А Миша с хорошей эмоцией, с силой человеческой какой-то, которая иногда переходит в разнузданность. И мне кажется, что его мастерство актерское мы иногда путали… вернее, эту эмоциональную силу мы иногда путали с актерским мастерством.
– С актерским мастерством. Интересно.
– Может быть, так. Но то, что он был замечательным… И есть, и дай бог, будет замечательным артистом, – это несомненно. И то, что мы спорим о том, кто сильнее – папа или сын, означает, что они оба очень высокого уровня артисты.
– Василий Уткин – не профессиональный актер, но очень глубокий человек, на мой взгляд. С ним легко работалось как профессионалу с не профессионалом?
– Очень. Мы вообще по принципу дружбы часто выбираем артистов, которые с нами работают. И так как за кулисами он созвучен, то на сцене с этим всем значительно легче справляется. У нас случались артисты, которые были сильнее Васи Уткина, потому что они были артистами, но которые не попадали в компанию. Ну, вот не вписывались в систему. Просто потому, что вот как-то по-человечески не сходились мы. Не в смысле, что мы упирались или, там, скандалили, а в смысле, что вот не было близости человеческой. Вася очень близок, Вася – крайне остроумный человек: один из самых остроумных людей, которых я знаю вообще. И Вася был очень дисциплинирован. И Вася – с блестящей памятью человек, поэтому он приходил на площадку абсолютно…
– С выученным текстом.
– Готовый. И влет все… А потом, мы же так же, как и с Мишей Козыревым, так же, как и с… ну, со всеми непрофессиональными артистами… Мы им не даем задачи сыграть Гамлета…
– Играйте себя в предлагаемых обстоятельствах.
– В общем, да.
– Нонна Гришаева – одесситка, яркая, искрометная актриса. Как вам работалось с ней и с Максимом Виторганом?
– Ну, она, на мой взгляд, с таким комедийным даром актриса…
– Да.
– …что с ней всегда было легко, и ей не нужно объяснять, почему смешно. Может быть, она даже иногда и не понимает, почему смешно это, вот эта фраза почему смешна, но произнесет она ее всегда так, как нужно, и она будет смешной.
– Интонация важна, да.
– Да. И она еще и с очень хорошей школой актриса. И она по-человечески с очень положительным эмоциональным фоном. И даже если Нонна – а так с ней случается – приходит крайне уставшая и все ей тяжело, и у нее было 28 спектаклей, и она на озвучке, и все это ужасно… Это такой вот способ женский привлечь к себе внимание, чтобы ее обняли, сказали: "Нонночка, да все хорошо". Но она зажигается за секунду, потому что именно с таким вот положительным вот зональным человеческим фоном живет. Это ее большое счастье, потому что у нее зигзаги судьбы тоже были.
– Зигзаги.
– Да, вот-вот. Тоже были достаточно крутые. Так что работалось замечательно с ней и работается.
– И Максим Виторган.
– Мы ее переманивали из театра Вахтангова, говорили: "Иди к нам". Ей было важно, она – понятно – после Щукинского училища… Мы ее звали, звали, звали. В итоге она осталась в Вахтанговском. Даже у нее – ну, я не знаю точно, но, по-моему, книжка трудовая долгое время лежала у нас – сейчас она стала художественным руководителем ТЮЗа подмосковного.
– Да? Вот так?
– Да. Подмосковного.
– А Максим Виторган?
– Макс…
– Одной крови.
– Да. Одной крови. И мне кажется, что – сейчас не боюсь это сказать… Когда мы его позвали, мастерство актерское Макса было еще очень сырым и ненаработанным, но он за свою актерскую судьбу настолько вырос… У него был этапный, как мне кажется, спектакль "Ближе" или "Близость": ну, там разные… Если помните, был фильм, который назывался "Близость" или "Ближе". С Оуэном, с… Это по пьесе фильм. Короче говоря, спектакль "Ближе", где он вдруг перепрыгнул на какой-то другой совершенно уровень актерский – и стал, ну, очень хорошим артистом. А тогда он был близким другом и очень созвучным человеком. И опять он сыграл, в общем, практически себя в "Дне радио".
– Я вам скажу больше: мы дружим с Эммануилом Гедеоновичем Виторганом, папой Максима. И молодое поколение, студенты, уже не совсем помнят его как актера. И когда я только говорю: "Ну как же это? Я от Эммануила Гедеоновича". Все тут же: "А, понятно".
– Немножко обидно Эммануилу Гедеоновичу поэтому.
– Он с юмором к этому относится.
– Да-да, я знаю.
– Я ему говорил об этом, да. Скажите, пожалуйста, почему была выбрана такая форма: "Я от Эммануила Гедеоновича". Вы сознательно на это пошли?
– Вы знаете, мы же все – под своими именами.
– Да.
– И как-то все вот… близость правды – что-то в этом есть. Как-то это чувствуется. А зачем менять, например, Лешу на Виталика? Ну какой смысл?
– Ну, и хорошо звучит: "От Эммануила Гедеоновича".
– "Эммануила Гедеоновича". Да. А тогда еще вся эта история была, тогда еще нашим миром и нашей страной управляли олигархи. Не от государства, а именно олигархи. И поэтому, "Эммануил Гедеонович" – вполне аутентично.
– Хорошо звучало. Да.
– Да.
Мы настаивали, чтобы в конце "Дня выборов" была фраза, что даже такие выборы лучше, чем их отсутствие. Но мы не смогли это пролоббировать
– В этих фильмах – "День выборов" и "День выборов – 2" – вы недвусмысленно показали уродливость всей этой избирательной системы, вообще этот паноптикум и двойные и тройные стандарты, которые характерны не только для России. Для Украины – то же самое. Вам никто пальчиком не грозил? Не говорил: "Ребята, ну, вы уже тут слишком… бардачилу показывать такую" – нет?
– Вот интересная какая штука… Целая история была с этим связана. Дело в том, что "День выборов" первый – это единственный фильм, который мы снимали не как продюсеры, а пришел дяденька – сказал: "Вот вам денег". И он посмотрел спектакль – и… А дяденька был такой: околоправительственный дяденька.
– И нормально дал?
– Дал нормально. В общем, мы заработали хорошо.
– Но вы довольны остались?
– Мы довольны остались. Сняли мы кино.
– Адрес дяденьки оставите?.. (Смеется.)
– (Смеется.) Да. Мы настаивали на том, чтобы в конце была фраза, что даже такие выборы лучше, чем их отсутствие. Мы не смогли это пролоббировать. Я так понимаю, что его мысль была, что "ну зачем нам такие выборы?". А в итоге получилось наоборот, кино сатирическое. То есть получилось кино скорее с либеральным уклоном, чем…
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Да ну просто антироссийское кино.
– Оно получилось почему-то таким. Но оно не анти… Мне нравится формулировка Искандера: "Сатира – это ущемленная любовь к Родине". Вот что-то в этом роде получилось.
– Ох, он великий был. Да. Вы знаете, глядя на все это, понимаешь, что чистый бардак, народ вообще не одупляющийся, да и политики такие же. А на второй фильм дяденька какой-то появился?
– Нет-нет, это…
– Или вы уже на свои гуляли?
– Это мы уже на свои гуляли, по-моему. На свои. Тот самый дяденька как-то инициировал это. Я забыл, как оно происходило, честно говоря. Но во всяком случае мы были продюсерами, и уже мы были вольны делать все, что мы хотим. И мы все-таки… Вот почему мне кажется, "День выборов – 2" хуже, чем "День выборов" первый?..
– Вам тоже кажется, хуже?
– Мне кажется, что он хуже, вот почему: мы придумали, смоделировали очень, с натяжкой ту ситуацию, при которой Кремль отпускает вожжи и дает возможность любой области самой попытаться выбрать себе главу. Вот эти два кремлевских человека – это же выдуманная штука.
– Да.
– Мы пытались прокатывать это в Украине – и прокатывали.
– Так…
– И долго настаивали на этом, долго мы с компанией, которая прокатывала, я не буду называть ни компании, ни имен, чтобы все было хорошо… Мне очень хочется жить и здесь, и там, и всем чтобы все было… Да. Но тем не менее, Минкульт украинский решал, возможно прокатывать "День выборов – 2" в Украине или невозможно.
– Это какой год?
– Я не помню, когда мы выпускали…
– 2012-й, нет?
– Что-то в этом роде. Какой-то 2012-й (фильм "День выборов - 2" вышел в 2015 году. – "ГОРДОН"). Я по годам путаюсь. Там было 13 человек в комиссии – один человек никак не мог посмотреть, и он говорил, что "я сейчас не могу", – это была такая официальная формулировка, – "я занимаюсь патриотическими делами". Он не мог никак посмотреть: он занимался патриотическими делами. Потом они посмотрели – предъявили 28 претензий к фильму.
– Да?
– 28 претензий. При том, что, ну, совершенно же очевидно, что и смысл, и суть его такова, что в Украине точно его надо смотреть. Потом мы красили… Ну, то есть абсурд, бессмысленность и профанация… Не "суттевые" были претензии.
– Це було під час злочинної влади Януковича.
– Да-да.
– Вот в чем вся проблема.
– Все понятно. Но смешно вот что: понятно, что Владимир Владимирович не должен был появляться даже портретом на стене у этих кремлевских… Вот мы говорили: "Ребята, ну, это же сатира, это же смешно. Они выглядят смешно". И Владимир Владимирович там – ну, это просто логика подсказывает, что у какого-то гэбэшника висит Владимир Владимирович…
– Да, должен висеть.
– Должен висеть президент.
– Да.
– Вот. Они говорили, что так невозможно: просто изображение президента невозможно. То есть абсурд что с той, что с этой стороны достигал каких-то… Вот. Тогда мы им сказали: "А что вставить?" Они говорят: "Что хотите". Мы говорим: "Да пусть будет там Тарас Шевченко". Они говорят: "Замечательно". И у нас, если вы заметите, в кабинете этих кремлевских чиновников висит портрет Тараса Шевченко.
– Вы знаете, Камиль Ренатович Ларин, конечно – генерал ФСБ – то, что вы это сделали, – это фантастика. Фантастика.
– Ну, спасибо, но вы знаете, мы ведь не пытались "Днем выборов" как-то…
– Бороться. Я понимаю. Да.
– Ни с чем бороться…
– Вы делали честное кино. Вот же в чем дело.
– Мы просто делали… Сначала же мы сделали спектакль "День радио". И потом мы думали: а что же бы нам интересного сделать с этими же персонажами? В какую их ситуацию поместить, где они будут интересно проявляться и как-то действовать? И потом мы стали, кстати, с политологами… Ну, мы не очень понимали фактуру этого всего.
– Вас консультировали, да?
– Нас консультировали. Ну как, "консультировали"? Мы встречались с каким-то количеством людей, которые нам рассказывали, как оно случается.
– Как это происходит.
– Как бывает, какие смешные случаи… Так вот, например, реплика "голодать будем за еду" – это реплика из жизни, так и было. Был некий человек, который, когда случались какие-нибудь голодовки или протесты, блистательно голодал, бледнел, худел. Ну, он делал это замечательно. Но ему носили еду из определенных ресторанов. Он говорил: "Вот, значит, сегодня мне японского, пожалуйста". И тогда у него впадали щеки, бледнели глаза, мутнел взгляд и так далее. Вот это и правда так.
Свои комплексы я монетизировал
– Нет, это очень жизненное кино. Я хочу вас процитировать. Вы сказали: "Я часто кажусь себе ничтожно маленьким человеком, ничего не добившимся и непонятно зачем живущим". Что это?
– Это правда. У меня такие состояния случаются. Так бывает. Я не знаю почему.
– Вы в себе часто сомневаетесь?
– Почти всегда.
– Комплексы у вас на этот счет появляются? Или, может быть, не только на этот?
– Вы знаете, я свои комплексы монетизировал.
– (Смеется.) Хорошо сказали.
– Поэтому только это как-то оправдывает их.
– Хорошо сказали.
– У меня, конечно, как и у всех, есть комплексы. Но я случаюсь вот таким вот маленьким, ничтожным человеком, причем это бывает в обстоятельствах, когда у меня вообще все хорошо. Когда мы сделали спектакль, когда я себе говорю: "Да что же ты?! Посмотри: все же в порядке. Ты сейчас вышел на сцену, тебя любят". И оно случается. Часто оно случается перед тем, как мы начинаем что-то новое делать, и мне кажется, что у нас не получится. У меня возникает страх: а умеем ли мы, а не ушло ли это куда-то? Но как ни странно, и это же помогает, потому что эта внутренняя борьба – она что-то рождает.
– В "Дне выборов" и в "Дне выборов – 2" вы блестяще сыграли гея. Не просто сыграли – очень достоверно. Как это вам удалось?
– Слушайте, характерные роли одно удовольствие играть. Это так просто! Это проще, чем нюансы: значительно проще. Ну, правда, это не то, что я считаю своим достижением. Может быть, достижением можно считать отсутствие такого гротеска и продавливания вот этого всего. Но мы так придумали, что он у нас не то чтобы вот такой, махровый, – и мы не спекулируем на этом. Просто такой человек. И мы знаем, кто этот человек. Мы же сидели на радиостанции, смотрели, подсматривали. И Миша Козырев нам рассказывал о каких-то типичных достаточно радийных персонажах. И поэтому это легко. Характерную роль легче сыграть, чем…
– Как вы вживались в образ?
– Вживался в образ? Да ну, что-то не то чтобы прям я вживался. Раз! Вышел и пошел.
– Тем не менее, многие мои друзья совершенно убеждены, что вы гей.
– Угу.
– А многие вас считают…
– Это дает мне фору при общении с женщинами.
– Да.
– Оно сразу сокращает, так сказать, дистанцию.
– Расстояние.
– Да.
Пару раз мне поступали недвусмысленные предложения от геев
– Многие вас считают геем?
– Не знаю, не в курсе. Я не сильно по этому поводу переживаю. Вот в этом у меня нет никаких комплексов. Понимаете? И поэтому у меня нет никакой ущемленности. Ну, кто-то считает. Ну и ладно.
– Недвусмысленные предложения от геев вам поступали?
– Пару раз.
– Да?
– Да, пару раз.
– Как это выглядело?
– Передавали мне какую-то записочку или через кого-то, что вот, мол, "не хотите ли пойти посидеть со мной?" и так далее. Но я думаю, что ребята, которые и являются геями, вряд ли во мне видят гея.
– Да, они чувствуют всегда.
– Они понимают, что это не так. И у меня есть друзья-геи, которые с удовольствием смотрят эти фильмы, но они отличают, они понимают, что…
– Они друг друга чувствуют. Да, конечно.
– Да-да-да, это другая история.
– Ваша первая жена – актриса Анна Касаткина, с которой вы учились в ГИТИСе, познакомились еще там – да? И у вас с ней две дочери – Елизавета и Ева. Они обе уже снимались в кино, да?
– Ну, совсем немного. У Евы совершенно случайно – не через меня – есть фильм. Она семилетняя или восьмилетняя снималась в этом фильме в главной роли. А у Лизы есть малюсенькая роль, эпизод, у нас в третьих "Мужчинах". Ну, я надеюсь, что у них еще все впереди.
– Чем занимаются ваши старшие дочери?
– Старшая дочь только что со мной рассталась. Жалко, я мог вам ее представить. Она училась сначала в школе в Лондоне, потом в институте, в Риджентсе, она училась на актерском факультете. И потом там же встретила своего мужа. И так случилось, что они, пожив два года в Лондоне…
– Он англичанин или нет?
– Он израильтянин русскоязычный, но родившийся в Израиле. Родители – московские евреи, уехавшие в 90-х в Израиль. Он человек, говорящий на английском, на испанском, на иврите и на русском прекрасно. И он тоже окончил Риджентс, только экономический. И они там познакомились. И в итоге так случилось, что они оказались в Киеве с февраля прошлого года…
– И живут в Киеве?
– И живут в Киеве.
– Сколько лет ей?
– Моей дочери?
– Да.
– 26 лет.
– То есть сегодня она в Киеве?
– Да.
– И ей нравится?
– Они скучают по Лондону, очень хотят – только что мы об этом говорили – поехать туда туристами. Ну, просто они очень любят Лондон, знают и… Понятно. Но им очень нравится здесь. Все равно ты здесь находишься в своей… Я боюсь произносить, потому что я тут у Синдеевой был и назвал наши народы братскими, и мне тут же понеслось такое в ответ!
– Ну чего? Народы-то братские, правительства – нет.
– Да.
– Разные вещи.
– Я боюсь и себе, и им навредить. Но культура, естественно… Она родилась в Москве, жила в Москве. Ну, и русский язык, и учебники, и фильмы, и книги, и так далее – все здесь, конечно же, ближе, чем… Они блестяще оба говорят по-английски, но тем не менее, эта среда ближе, чем та.
– Ева чем занимается?
– Ева заканчивает 11-й класс. Я, понятно, крайне субъективен, но по-моему, очень одарена музыкально. Она поет и сама сочиняет песни.
– В прабабушку.
– В прабабушку, совершенно верно. И она очень… Лиза теплее, семейнее, чуть-чуть поспокойнее, наверное. Мне так кажется. А Ева – прямо с хотением, с таким желанием. И я думаю, что она у нас будет петь.
– Она живет где?
– В Москве.
– Сколько ей лет?
– 17.
– Лиза и Ева дружат между собой?
– Очень. Очень близки.
Посмотреть эту публикацию в Instagram
– Четыре года вы уже состоите в отношениях с психологом Анной Моисеевой. Кстати, пишут, что она из Одессы. А некоторые пишут, что из Киева. Откуда она?
– Она из Одессы. У нас очень странная конфигурация наших отношений. И не четыре года, а 13 лет мы с ней знакомы, и 13 лет мы с ней в каких-то отношениях, очень глубоких. И в этих отношениях было все, вся палитра всего, что может быть между мужчиной и женщиной. Все это было. И я ей крайне благодарен за эти отношения и за ту любовь, которую я к ней испытывал. Не за ее любовь ко мне, а за мою любовь к ней. Но у нас вот так сложно очень все сложилось, что мы поженились два года назад, потом мы развелись…
– Да?
– Да. А 10 октября у нас родился сын. Вот сейчас.
– Вы весело живете.
– Мы весело живем. У нас такая…
– То есть вы в разводе сейчас?
– Да, мы в разводе. Вместе мы не живем. Она живет в Одессе, я их только что перевез… Мы рожали в Москве – только что я перевез ее в Одессу с сыном. В общем, у нас довольно сложная конфигурация, и мне кажется, то, что сейчас произошло, – это единственно возможное. Я очень боюсь ее чем-то обидеть, каким-то словом, но тем не менее, пытаюсь правду вам ответить. Мне кажется, что то, что сейчас произошло: и ее отъезд из Москвы, и то, что мы будем жить в разных городах, несмотря на то, что сын будет с ней, и я надеюсь, что мы все равно будем с ребенком близки… То, что произошло, – это единственно возможное решение для нас с ней.
– Как вы познакомились?
– В Одессе. Я ее увидел на пляже. Она была к тому моменту еще замужем, я был женат. Это был роман.
– На пляже она хорошо выглядела?
– Да.
– И вы с ней заговорили?
– Ну, там какие-то были общие знакомые. В общем, как-то это случилось.
У меня всегда были комплексы по поводу роста. Поэтому у меня большая машина и высокая жена
– Какая у вас разница в возрасте?
– 11 лет.
– При этом Анна на голову выше вас.
– На…
– На две.
– На три четверти головы.
– (Смеется.)
– А на каблуках – так вообще.
– У вас комплексов по поводу маленького роста никогда не было, кстати?
– Всегда были.
– Всегда были?
– Конечно, всегда были и будут. Поэтому у меня большая машина и высокая жена.
– Развод с первой женой вам тяжело дался?
– Очень. И это всегда будет моей болью и моей виной.
– Вы были очень близки?
– Она замечательный человек, и она все равно существует в моем поле как близкий мне человек и как член моей семьи.
– Она вас до сих пор любит?
– Я не знаю ответа на этот вопрос. И вы знаете, не боясь обидеть вторую свою жену, то чувство, которое я испытываю к своей первой жене, – тоже можно назвать любовью. Она, наверное, любовь уже не гендерная, но то, как я к ней отношусь, – это, наверное, другим словом не определить. Я ко второй жене отношусь так же, просто нам не нужно жить вместе. И я, к сожалению, в этом убедился.
– Готовьтесь к третьей жене. С первой женой вы до сих пор вместе работаете?
– Да.
– Она кто?
– Она актриса. Мы учились вместе.
– То есть как с актрисой?
– Тогда – да – мы учились вместе на одном курсе. И как мне кажется, что самыми сильными артистами у нас на курсе были Саша Демидов и Аня Касаткина.
– То есть вы играете вместе по-прежнему?
– Да.
– Она дает вам советы профессиональные?
– Редко.
– Вы – ей?
– Часто… (Смеются.)
– Вы сына назвали Марком. Он родился буквально недавно – да?
– Да.
– Сколько ему?
– Ну, вот он 10 октября родился.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Вот у вас две дочки и впервые появился сын. Что вы об этом думаете? Это другое – когда сын появляется?
– Вот знаете, я еще не понял. Но с девочками период между рождением и полной преданностью и привязанностью сокращался в процессе. Лизу я совсем в юном возрасте родил, и поэтому должен был ее любить и радоваться этому рождению, и я радовался…
– Да было некогда.
– Но дело даже не в "некогда", а в том, что это было формальностью, потому что я не умел, не знал, не понимал, что это за чужой человек, какой-то сверточек, почему-то я его должен любить. Ну, я же должен. И я: раз! – и все такое. Но когда она в первый раз со мной заговорила, она сказала… буквально в три года: "Папа, мне нужно с тобой поговорить". Это было по-детски сказано, но тем не менее, так. И я ее полюбил. Процесс с Евой произошел быстрее, потому что я уже привык и понял, как оно происходит. И Еву я полюбил быстрее, чем Лизу. Не сильнее, а быстрее. И вот Марка – я думаю, что просто я уже взрослый человек, почти пожилой… Все – я его уже люблю.
– Ваш зритель – он какой?
– Вы знаете, я думаю, он – я.
– Хорошая формула какая!
– Скорее всего, я пишу от себя и мы пишем от себя…
– И о себе.
– И о себе. И поэтому идеальный зритель – это такой же человек. Это идеальный зритель. А вообще какой наш зритель?.. Вы знаете, мы делали интересную штуку, и интересное предположение Славы об этом. Мы делали исследование перед нашим предыдущим фильмом, кто ждет фильм. Это были третьи "Мужчины". Оказалось, что больше всех из опрошенных ждут фильм девушки от 25-ти до 35-ти лет. И Слава тогда сделал следующий вывод… Он говорит: "А вот посмотрите, с кем мы. Мы вчетвером". И оказалось, что каждый из нас с девушкой в этой амплитуде возраста. Вот как-то так. Так что девушки от 25-ти до 35-ти нас пока еще…
– Не подводят.
– Пока еще не подводят. Да.
– У вас очень много разных проектов. Как рождаются идеи новых проектов? Как это происходит? Спонтанно? Вы собираетесь вместе? Или кто-то говорит: "Вот мне кажется…"
– Вы знаете, у нас нет проектов. Когда мы начинали, слово "проект" еще означало совсем другое. У нас есть что-то следующее… Вот мы собираемся написать спектакль или пьесу. И мы садимся втроем и начинаем набрасывать что-то, что…
– Канву.
– …что болит, какие-то интересные идеи, какая-то история, произошедшая с другом с близким, какой-то вот… И оно начинает… кирпичики эти начинают как-то постепенно заполняться. Потом мы ищем основу этого, потому что иначе это были бы скетчи.
– Притянутые за уши, да.
– И вот этой основой чаще всего… Вот Сережа Петрейков больше вкладывается в этот фундамент. Мы – больше в завитушки, в диалоги, в какие-то… Мы больше вообще в жизни находимся, чем Сережа Петрейков. Он – больше в компьютере. Мы – в жизни. И поэтому мы можем выцепить из жизни больше каких-то историй, фраз, поворотов. Это рутинная работа.
– Конечно.
– Это просто каждодневная рутинная работа. Мы приходим в кабинет и пишем.
На фильме "О чем еще говорят мужчины" мы заработали по $350–400 тыс. Это очень хорошо
– Кино сегодня, в принципе, прибыльно? Ваши фильмы прибыль принесли?
– Да. Да.
– Вы хорошо заработали?
– Больше всего мы заработали, когда ситуация хорошая была в стране, это 2008-й, 2009-й, 2010-й, 2011 годы, когда еще все не повернулось совсем в суровую сторону и когда было много денег в стране, и когда все еще было такое ощущение, что мы живем… пока еще не определились мы, что мы повернули в несвободы, а еще мы в ощущении свободы живем, хотя уже Ходорковский давно есть и все такое. И все было на довольно высоком уровне, насыщенно было все деньгами, и мы заработали очень хорошо на вторых "Мужчинах". Первые "Мужчины" проторили путь…
– Дорогу вторым.
– Вторым. Да. А вторые прямо, ну, много заработали.
– Ну что такое "очень хорошо"? Примерно можно сказать? Или это коммерческая тайна?
– Мы заработали… Нет, это же можно посмотреть в интернете, поэтому это никакая не коммерческая тайна. Другой вопрос – что мы делим все на пятерых. Но тем не менее, тогда мы заработали… Бокс-офис фильма был $21 млн.
– Из которых производство…
– Ну, половина уходит кинотеатрам…
– То есть 10 где-то заработали? Нет, минус съемки, наверное?
– Нет, конечно, минус съемки.
– Ну по миллиону заработали долларов?
– Нет, меньше. Конечно меньше. Я вам скажу. Курс доллара был тогда, наверное, 30–35. Я думаю, что каждый из нас заработал тысяч по…
– 800.
– $350–400 тыс.
– Всего?
– Да.
– И это считалось очень удачным?
– Это очень хорошо, да.
– Вы состоятельный человек сегодня?
– Определите, пожалуйста, что означает "состоятельный человек".
– Вы знаете, это человек, которому всего хватает.
– Нет. Тогда нет.
– У вас квартира или дом?
– У меня очень хороший лофт.
– Большой?
– 180 м².
– Какой у вас автомобиль?
– Range Rover Sport.
– Большой и красивый.
– Большой и красивый. Я же говорю: у меня комплекс.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Пандемия коронавируса отпечаток на творческую жизнь и жизнь актера сильно наложила?
– Ну, стало значительно тяжелее. Нам прям тяжело, как и всем в этой истории. Сейчас в театре возможно 25% заполнения...
– 25% – в России, да?
– В России – 25%. И мы сняли все спектакли с большим количеством народа, – оставили только спектакли, где мы вчетвером, просто чтобы было рентабельно это. И вся эта история – что-то я чувствую в ней какое-то рукодельное. Либо это рукодельный весь этот процесс, либо кто-то возглавил этот процесс не рукодельный, а естественный. Но вот ощущение какой-то фальши в этом всем…
– Да это проклятые американцы мутят...
– Ну, нет. К сожалению, нет.
– ...чтобы России нагадить. Нет?.. (Смеется.)
– (Смеется.) Нет, какая-то есть в этом экзистенциальная неправда. Вот что-то я там чувствую. Рассуждая об этом, я думал о такой простой вещи, что как опасность вызывает страх, так и страх вызывает опасность.
– За вами записывать надо.
– Я это делаю сам за собой. И когда ты сильно боишься, ты больше болеешь. Вот у меня есть ощущение, что есть прямая зависимость того, что… Нет, понятно, что это болезнь, и понятно, что это вирус, что есть объективные какие-то…
– Вокруг болеет куча людей.
– Куча народу болеет. Но вот у меня есть… Чем больше человек боялся, тем сильнее он болеет. Вот у меня есть такое ощущение: что что-то мы прям сильно испугались и притягиваем эту историю.
Будет ли "День выборов – 3"? Чего-то не лежит у меня сейчас душа шутить по поводу выборов в России
– Ваш следующий фильм каким будет?
– Это будет "В Бореньке чего-то нет". Может быть, это будет не фильм, а сериал. Мы сделаем это впервые: пойдем и прям… Ну, это тоже связано с пандемией и с коронавирусом, и с изменениями обстоятельств. Кино уходит в цифру, и в цифре появляется значительно больше денег, и кинотеатральный прокат по емкости можно уже вполне себе сравнить с емкостью цифровых платформ. И в связи с этим мы, наверное, будем делать сериал. "В Бореньке чего-то нет" – это спектакль.
– Хороший материал?
– Мне кажется, что это – лучшая пьеса, которую мы написали. И поэтому я очень надеюсь, что фильм будет тоже интересный. Опять-таки, мы учимся снимать кино. Чего-то мы научились в смысле атмосферы кино в "Мужчинах", очень нам сильно помог Леша Нужный в "Громкой связи" перейти на какой-то более честный уровень с отсутствием котурнов, с более честной выдачей актерской в "Громкой связи". И поэтому я надеюсь, что "Боренька" тоже у нас будет ступенькой, шагом каким-то вперед.
– "День выборов – 3" будет?
– О чем снимать? Дима, о чем снимать? Я не знаю. Трагедию "День выборов – 3"" можно снять. Жесткий фильм "День выборов – 3" можно снять. Шутить по этому поводу сейчас… Ну, можно. Наверное, всегда можно шутить, по любому поводу: и о смерти можно шутить, и, знаете, есть еврейский юмор в гетто. Тоже существует. Но чего-то не лежит у меня сейчас душа шутить по поводу выборов в России. Ну, как-то не знаю.
– Лучший фильм "Квартета И" уже снят?
– Ну, тут риторика. Тут вы, к сожалению… пас на пустые ворота. Я очень…
– Ну скажите: "Нет".
– Я очень надеюсь, что он впереди.
– Чем вы увлекаетесь?
– Людьми. Я очень увлекаюсь людьми. Мне очень интересны люди. Ну, и футбол.
– Вы когда общаетесь с людьми, вы берете у них все полезное для своих будущих работ, да? Для сценариев.
– Ну, и это тоже. Я очень люблю книги, я очень люблю фильмы и все такое. Но если говорить о том, вот чем я увлечен, чем я всегда: ночью разбуди – хочу заниматься, – это общение. И меня качает от филантропии в мизантропию, но вот знаете, есть мизантропы, которые родились мизантропами, а есть мизантропы, которые стали мизантропами потому, что они разочарованные филантропы. И это разные мизантропы. Они разные. Механика прихождения к мизантропии или мизантропии – она разная. Меня качает иногда. Но так как, опять-таки, в нашем фильме это звучало: любовь и ненависть – это одно и то же с разным знаком, – и в этом случае это тоже так. Люди – самое интересное, что есть для меня на свете.
– Как человека, увлеченного людьми, спрошу: люди – говно-материал? Преимущественно.
– Просто люди – преимущественно говно, к сожалению. Но есть такие замечательные!
– Такое интересное говно есть!
– Нет-нет-нет. Если честно говорить... Я стараюсь с вами, потому что вы ведете честный разговор, быть честным. Я очень постепенно разочаровывался, но тем не менее, понял, что…
– Люди – говно.
– Нет-нет. 90% людей – идиоты.
– Да, согласен.
– К сожалению, идиоты. Бывают хорошие идиоты, бывают плохие идиоты. Но люди, которые не анализируют, не сопоставляют… К сожалению, это так. Но есть такие, которые компенсируют все эти 90%. И наверное, наши роли распределены. И поэтому когда-то я это понял, что если считать, что роли распределены, кому-то досталось быть бомжем и почему-то это нужно, а кому-то досталось быть вором, а кому-то досталось быть ученым…
– Гением.
– …гением, а кому-то – сумасшедшим… Ну, все это – роли. Это палитра.
– Значит, так надо.
– Да, значит, так надо. И поэтому на это не надо злиться. Это просто данность: она есть.
– Как людоведа вас спрошу: кто из виденных вами людей произвел на вас самое мощное впечатление?
– Вот вы знаете, у меня крутится несколько фамилий. Вы произнесли эпитет "мощное".
– "Мощное"
– "Мощное". Вот на меня невероятное впечатление произвел Михаил Михайлович Жванецкий. А самое мощное впечатление мощного человека, силы такой, без знака силы – Потанин. Очень сильный человек.
– Миллиардерами на пустом месте не становятся.
– Это я не знаю. Но действительно, не встречал того, кто на пустом месте стал миллиардером. Но сила, человеческая мощь видна, слышна, чувствуется.
– Вам Потанин дал деньги на "День выборов"? Нет?
– Нет, Потанин ничего не давал никогда.
– Но это не мешает ему быть мощным.
– Да.
– Вы любите футбол. Сами играете?
– О да! Я блистателен. Я лучше, чем артист, футболист.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– На какой позиции вы играете?
– Я всегда играл раньше, когда был быстрым, нападающего, потому что я быстро бежал: я был Белановым, по сути. А сейчас я уже играю на позиции какой-то более оттянутой: где-то там, в серединке.
– И вы до сих пор играете?
– Мы со Славой играем два раза в неделю в футбол…
– Где?
– Мы собираем молодых ребят. То есть очень не хочется в пенсионерский или пенсионный футбол играть – поэтому там очень приличный, на мой взгляд, уровень.
– Вы – в залах или на полях?
– Нет, мы играем поперек в "Лужниках". Там типа 10 на 10, 11 на 11.
– С Артемом Дзюбой вы не играли в футбол?
– Нет, с Дзюбой не играли, но к нам ходят профессиональные футболисты. У нас Леша Рябко играет всегда, у нас Петя Быстров играет, Дима Хохлов приходил к нам играть, Радимов приходил играть. У нас стоит на воротах… В общем, у нас прям там неплохой уровень.
– За кого вы болеете?
– Всю жизнь я болел за свою… здесь я болел за "Черноморец" и за "Динамо" (Киев) но так как я уехал туда – значит, какое-то время… Мне очень нравится, как хозяйствует Гинер. Мне очень нравится, что происходит внутри команды ЦСКА. А так я болею за все российские клубы, за украинские клубы, когда они играют в еврокубках. Мне очень нравится "Шахтер". Но все-таки главная любовь – это сборная России.
Я задумался: "А до какой степени я готов идти дальше?" До степени, когда я поставлю под угрозу театр и свою личную жизнь, я не готов идти. Я не революционер
– Вы за политикой следите?
– К сожалению, да.
– Вы часто критикуете российскую власть. В 2012 году вы принимали участие в акциях протеста против фальсификации выборов. А чего вы вообще такой неблагодарный человек? Вам Россия все дает: вы заслуженный артист России, вам как-то и фильмы снимать дают, и не трогают вас, и не наступают на ваши права творца. Чего вам неймется? Чего вы Россию критикуете?
– Да, я тоже думал об этом. Когда журналист какой-то ровно это же, но только без вашей иронии, спросил меня: "Чего вы пришли сюда?" Это было, по-моему, на Сахарова. "У вас же все хорошо". И дальше я вдумался: "А до какой степени я готов идти дальше?" Вот до степени, когда я поставлю под угрозу театр и свою личную жизнь, я не готов идти. Я не революционер.
– Честно.
– Я не готов идти. Я хочу жить в этой стране. Я считаю ее своей страной. И я считаю, что приношу ей пользу, критикуя те вещи, которые мне не нравятся. И поэтому я выхожу на митинги, если мне что-то не нравится. Готов ли я ходить на митинги, где бьют дубинками? Скорее всего, нет. Мне кажется, что я полезнее для своей же страны, если я сниму "День выборов". А может, мне просто страшно. А может, мне просто не хочется. И не "может", а точно: мне страшно.
И повторяю: это стезя. Революционер – это стезя. Я ее не выбрал. И не хочу выбирать. Более того, мне кажется, что радикальная точка зрения – такая, бескомпромиссная, жесткая – и отсутствие диалога с властью – это ущербная позиция. Потому что существует то, что существует. Мы понимаем, как долго это будет существовать. Я понимаю, возможны ли изменения в этом. И как мне кажется, позиция сильней, эффективней – не полное отвержение и такое впадание в праведный гнев от этого, а попытка хоть какого-то диалога, попытка связи между обычными людьми и небожителями. Она, как мне кажется, правильная.
– То есть я немножко перефразирую. Будучи умным человеком, вы прекрасно понимаете, что происходит, но при этом вы прекрасно понимаете, что жизнь у вас одна. Вы хотите заниматься творчеством и понимаете, что разменивать занятие творчеством и любимую работу на путь революционера не имеет смысла.
– Нет у меня на это духа и желания. Тем не менее, у меня никогда не возникнет вопроса, сказать ли правду и свое мнение любому из журналистов российских. И в этом смысле, кстати, украинские журналисты меня пугают чуть больше, чем российские. Потому что здесь это – по понятным причинам, но тем не менее, здесь это доведено до такой степени и такое количество спекуляций по этому поводу, что я просто боюсь за то, что меня, например, могут не пустить в свою, родную, страну. А в России я произношу все, что хочу. Иногда это просто не печатают. Но произношу я все, что хочу.
– Вы знаете, я очень благодарен вам за честный ответ на этот вопрос. Я это абсолютно понимаю. И я вам задам еще один вопрос, на который вы можете не ответить. Я вам сразу это говорю. Потому что вы должны понимать степень риска при ответе на этот вопрос. Что вы думаете об аннексии Россией Крыма и о развязывании кровопролитной войны на Донбассе с последующей оккупацией части Донбасса и с тем, что российское руководство рассорило на неопределенное время два братских народа?
– Все оценочные суждения о том, что когда-то произошло – 2014-й год и дальнейшие события – я уже высказывал и произносил. И вам сейчас не буду это еще раз повторять.
– Я не хочу вас подвести. У меня нет этой цели. Поэтому отвечая на этот вопрос, лучше подумать. А можете не отвечать вовсе.
– Нет, тем не менее, я отвечу. Первую часть я уже произнес. А вторая часть следующая. Мы с вами находимся все время на идеологическом поле. Но мы с вами люди говорящие. Вы журналист – я артист, иногда высказывающий свое мнение. Что я хотел бы и что хотелось бы от политиков? Нынче ситуация такова. Она вот так сейчас сложилась. Почему она так сложилась?. Сейчас так. И по-моему, нужно отбросить политические лозунги, направленные на подкормку электората, и попытаться наконец-то при этих вводных, которые сейчас такие, сделать лучше государству и своим гражданам. Учитывая, что Россия такая, она такую позицию занимает – Украина такая. Попытаться в конкретике, в этих реалиях что-то предпринять и как-то это разрешить. В этих реалиях. Переставая апеллировать к идеологии, к тому, кто прав, кто не прав. Там все достаточно ясно для обеих сторон. Попытаться в этих конкретных условиях, в нынешних вводных, которые существуют, помочь своим гражданам и своей стране. Это то, что можем сделать не мы с вами, а люди, которые занимаются политикой.
– Я вас иначе спрошу. Вам вся эта история болит?
– Ну конечно, болит. Ну конечно. Мне очень печально, что так произошло. И я знаю очень много умных людей в России, нормальных людей в России...
– Которые все понимают.
– Более того, в истэблишменте и в правительстве. Нет там нутряной злобы или противостояния нутряного. Потому что – откуда оно? Мне очень больно, что мы в нынешнем положении находимся официально. Но вот мы играем в футбол. У нас огромное количество народа из Украины, куча народа из Москвы. Все хорошо. Все нормально. Нет там нутряных обид. Их нет. То, что произошло, конечно, болит. Я очень надеюсь, что все-таки на нашей еще жизни как-то все это улучшится.
– Внутри "Квартета" политические споры возникают?
– Да. Еще как.
– И вы спорите?
– Мы страшно упираемся. В основном это происходит между нами троими, то есть между Сережей, мной и Славой.
– У вас со Славой разные позиции?
– Да. Ну, в нюансах. Сережа крайне радикален. Он очень...
– Он русский патриот?
– Наоборот.
– Да?
– Он крайне антиправительственно настроен.
– Какой хороший человек...
– Но настолько крайне, что у него все уже из-за этого. "До чего нас довели коммунисты-суки" – помните это у Иртеньева?
– Вдвойне хороший человек.
– Я не помню, как звучит. Но очень смешное четверостишие проснувшегося пьяного человека. "До чего нас довели коммунисты-суки" – у него до такой степени. Я где-то посередине со Славой. Но если помните, мы спорим страшно со Славой, но, по большому счету на одних позициях стоим. Это как у Толстого в "Анне Карениной". Там, если помните, два либерала встречались и страшно спорили. Потому что они говорили на одном языке и знали, о чем говорят, но эти нюансы – они сцеплялись и спорили. Кстати, наши либеральные ребята тоже друг с другом чудовищно рвут глотки именно потому, что они друг с другом могут говорить на одном языке вместо того, чтобы объединиться.
Мы первые, кого победил Зеленский. Порошенко был второй
– И ростом, и родом занятий, и происхождением, и чувством юмора, и работами в кино вы очень похожи с Владимиром Зеленским. Вы знакомы с ним?
– Нет, я лично не знаком. У нас была одна ситуация, довольно веселая. Мы выходили с фильмом "Быстрее, чем кролики", а у Зеленского выходил фильм, очередные "Свидания" или "Любовь в большом городе" – что-то в этом роде. Но перед этим у нас был фильм как раз, которым мы заработали самую большую кассу: "О чем еще говорят мужчины". И Зеленский позвонил Славе и сказал, что... А мы были приблизительно на одной дате. "Ребята, давайте как-то разойдемся по датам. Уйдите с нашей даты". На что ему Слава сказал: "Знаете что? Уйдите сами с нашей даты". И как же мы проиграли им...
– Проиграли?
– Да, конечно. Это было "Быстрее, чем кролики". Нам-то казалось, что у нас кредит доверия такой, что на нас пойдут и будут смотреть, и все что угодно. "Быстрее, чем кролики" – очень сложное кино. И мы провалились страшно. Зеленский нас победил в этом абсолютно.
– То есть вы второй, кого Зеленский победил. Первый был Порошенко.
– Нет, мы первые. А Порошенко был второй.
– Он и тут второй.
– Да, да.
– Скажите, пожалуйста: как вы относитесь к Владимиру Зеленскому как к коллеге по цеху?
– Замечательный, остроумный, очень обаятельный. Мне не всегда нравится то, что он произносит, но он очень талантливый человек, он очень хороший.
– В свое время вы уезжали в эмиграцию в США. Почему?
– Потому что все уезжали. Вот и все. Меня утянуло туда этой цепочкой. Но я не уехал в эмиграцию. Я съездил...
– Какой это год был?
– Это 1994 год. Я уехал туда и прожил там каникулы.
– В каком городе?
– В Нью-Йорке. Три месяца я там пожил – и уехал.
– Не понравилось?
– Дело не в этом. Я и не собирался оставаться.
– Но вы получили гринкарту.
– Я получил гринкарту.
– И поняли, что это не ваше.
– Я счастлив. Как говорят в Одессе, счастлив я тем, что я живу в этой стране.
– В Одессе вы часто бываете?
– Ну, стараюсь.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Нынешняя Одесса – мы уже говорили немножко – лучше или хуже Одессы вашего детства?
– Вы знаете, а давайте я рискну сказать, что лучше.
– Лучше?
– Да, лучше. Потому что появились прекрасные рестораны, потому что появились...
– Раньше есть было нечего. Правда?
– Ну, "Привоз" был. В Одессе было что есть, но дома.
– Но кафе, рестораны страшные были.
– Какие кафе и рестораны? Пельменная разве что.
– Воды не было.
– Воды не было. Отключали в 12 – включали когда-то – я уже не помню. Есть люди, либерально настроенные, которые говорят, что в советское время было лучше, чем сейчас. Это просто какая-то очевиднейшая неправда.
– Конечно.
– Это совершенно не так. И Одесса сейчас, может быть, испорчена в том числе и отношениями России и Украины, потому что понятно, что огромное количество россиян приезжало отдыхать в Одессу. И понятно, что когда отсутствует этот поток, его заменяет другой поток. Насколько он качественнее или, наоборот, хуже...
– Но поток стал больше. Потому что в Крым не ездят.
– Поток стал больше. И поток стал не только из Украины. Из других стран же тоже к нам ездят. И ездят за определенным. Но тем не менее, я приезжаю в Одессу, и мне там замечательно. Наверное, туристом там мне замечательно. Потому что все-таки работать я могу в Москве. В Одессе, к сожалению, нечего мне делать. И к сожалению, опять-таки... Смотрите, какая интересная штука. У нас президент не меняется уже очень давно. У вас президенты меняются и меняются. Но и у вас стало, к сожалению, по уровню жизни хуже, чем было, и у нас.
– Но у нас в том числе из-за вашего неменяющегося президента.
– Дальше не пойду.
– И не надо. Скажите: Одесса по-прежнему столица юмора?
– Я не знаю. Это такие, прилепленные, штампы, которые потом в итоге дают очень ущербные варианты этого юмора. Столица юмора Габрово, столица юмора Одесса... Там появляются люди, которые хорошо шутят. Которые даже нехорошо шутят. Михал Михалыч нехорошо шутит. Ильф и Петров – тоже это не про шутки. Это про способ мышления.
– Это про жизнь, да.
– Это про способ мышления. Вот такой вот способ мышления. Мне вообще кажется, что юмор, в данном случае в высоких своих образцах – это попытка осмысления жизни. Просто таким способом это легче сделать. Михал Михалычу осмыслить то, что происходит внутри и снаружи, легче вот таким способом. И поэтому он так разговаривает, так шутит, так пишет.
– Когда Михал Михалыч скончался, вы сильно грустили?
– Ну...
– Понятно, что все были готовы уже.
– Ну, это что называется... Вы знаете как? Вот я приезжаю в Одессу и я жду, что у нас будет две – три – четыре встречи. Первая встреча – это мы с родителями организовываем. Конечно, это огромное количество моих друзей... Но конечно же, в центре Михал Михалыч. И это радость была. И потом у Мити, сына, – день рождения. Это мы приглашены. И еще какие-то два повода, где мы встречаемся. Просто у меня отобрали эти четыре. А жизнь же из этого состоит. Эти четыре радости у меня отобрали. Конечно, это большая... И потом, знаете, есть люди, которые готовы к смерти, которые как-то... "Ну чего уж? Я уж пожил. Мне пора". Бывают такие люди. И как-то это так: достойно, здорово. Это не та история.
– Жванецкий и смерть не вяжутся.
– Он хотел, ему все время что-то... И поэтому это обидно. И еще то, что меня лично задело, – это то, что мой папа этим жил. Мой папа жил последние 20 лет... Ну, понятно, что есть семья, есть мама, но тем не менее, – дружбой с Михал Михалычем. Для него это крайне важно было, что они рядом. И Михал Михалычу, я так понимаю, было комфортно. Он звонил: "Гарик, ну-ка давай пойдем пройдемся, выпьем". "Та ладно, садись за руль. Это ж я".
– Да, он мог выпить – и сесть за руль.
– Так это было. И поэтому за папу я переживаю. Потому что для него это была очень большая часть жизни.
– Я видел фотографии с похорон Михал Михалыча. И вы в том числе были. Как прошли похороны? Они были закрытыми, давайте скажем.
– Они были закрытыми, но тем не менее там было человек 200.
– Немало.
– Список был, насколько я знаю... Этим занимался Олег Леонидович Сташкевич. И там было, по-моему, 30 человек разрешено. Тем не менее, много народу пришло. Пришло просто так, не в списках. Например, Ваня Ургант пришел просто потому, что захотел. Семен Слепаков пришел, потому что захотел. И его хоронили как человека из правительства, скажем так, как чиновника очень высокого ранга. Хоронили со всеми военными почестями.
– Да.
– С караулом, с этими всеми салютами и маршированиями.
– На Новодевичьем кладбище.
– На Новодевичьем кладбище. И, вы знаете, во-первых, по праву, но об этом не имеет смысла говорить, а во-вторых, мне кажется, – мы обмолвились об этом с Гришковцом Женей – что ему это было важно.
– 100%.
– Ему была важна эта оценка. Не только народная. Он народный был артист: России, Украины, Прибалтики и Казахстана. Все понятно. И Австралии, и Америки, и так далее. Народный артист. Но вот это признание ему тоже было важно. Ему в принципе было важно признание. И поэтому мне кажется, что первое, что возникает... Михал Михалыч и вот это – это же вроде как не соответствует. Это то, что ему бы понравилось, и он бы собой был горд.
– Я вам задам последний вопрос. Какое у вас сегодня ощущение вашего возраста?
– (Задумался).
– Какая пауза... Я оценил.
– Может быть, этого и достаточно. Я пытаюсь вдуматься и ответить вам. Процесс взросления еще не окончился – процесс старения уже начался. У Кнышева есть прекрасная фраза: "Еще не старость – уже не радость". Но в моем случае это не так. Мне комфортно в этом возрасте. Мне спокойно. Я чувствую свою силу как здоровья физического, так здоровья психического. И мне кажется, что у меня есть еще... Помните, у Бабеля: "В старике было жизни еще лет на 20"? Мне кажется, что я в удовольствие еще поживу.
– И будете мощным стариком.
– Буду мощным стариком.
Записала Елена Кравченко
