+8 Киев
Весь мир ожидал, что 8 марта в Киеве будет другой президент. И что Украины уже давным-давно не будет. А Украина есть, сопротивляется – ни хрена у них не получилось
– Евгений Олегович, здравствуйте.
– Здравствуйте, Алеся. Слава Украине!
– Героям слава! Я так рада вас видеть, даже не понимаете насколько.
– Я тоже. Я тебя вообще вижу регулярно, твои интервью. Твой муж за время войны уже два раза ко мне приходил, а ты вот вспомнила про дядю Женю и решила: "Ну, ладно, и я поговорю, так и быть".
– О да! Я просто вам хочу сказать, что общаться с Дмитрием Гордоном сейчас чревато. Потому что он же суперопасный рецидивист, террорист-экстремист в списке у России, уголовное дело по нескольким статьям. А на днях его еще объявили в розыск... Так что, когда он приходит, вы будьте осторожны.
– Ничего. Может, мы с тобой договоримся и поможем его искать. Мы-то знаем лежбище. Они не сказали, сколько денег дадут за домик [дядюшки] Тыквы (персонаж из сказки "Чиполлино" итальянского писателя Джанни Родари. – "ГОРДОН")?
– Я боюсь вас расстроить, но, думаю, за вас они тоже немало дадут. Поэтому...
– Ладно, тримаймося.
– Евгений Олегович, как дела, расскажите. Как ваши дни сейчас проходят?
– Ты знаешь, Алеська, я ничего нового не скажу. Я с началом войны вошел в ритм: консультации, много писем, веду два Telegram-канала, записываю свои военные хроники, работаю с медицинской информацией... Короче говоря, как-то выстроил день, что дышать особо некуда и некогда, и, таким образом, это позволяет мне сдерживаться, не впадать в депресняки. Когда у мужика с утра до ночи есть работа, это лучший способ от депрессии, панических расстройств и всего остального. Плюс буквально, я тебе честно скажу, я записал видео про информационную атаку: про то, как нас пытаются травить, стравливать. И я многое для себя самого, анализируя письма на эту тему, понял. Про то, что если оглядеться по сторонам, то ведь на самом деле то, что сейчас происходит, – абсолютно невиданно и неожиданно для всего мира. Весь мир ожидал, что 8 марта в Киеве будет другой президент. И что Украины уже давным-давно не будет. А Украина есть, сопротивляется – ни хрена у них не получилось.
Если посмотреть, как на это реагирует мир, как нам помогают, как нам дают вооружение... О том, как ненависть к врагу и любовь к своей стране сплотила нацию... Мы понимаем, что на самом деле все абсолютно круто. На самом деле через страдания, через беды, через потери людей и территорий мы приходим к формированию нации, к пониманию, что такое Украина, что такое любовь к Украине, кто такие настоящие патриоты Украины. Это круто на самом деле. Но при этом есть, конечно, определенные слабые точки. И по этим слабым точкам [враг бьет]… Главная же задача какая? Самое опасное – это единство Украины, единство запада и востока, севера и юга, україномовних и русскоговорящих, православных, католиков и атеистов... Единство всех этих людей – это самое страшное, что может быть [для России]. Поэтому информационные технологии направлены на то, чтобы во все эти точки бить, бить и бить, стравливать запад с востоком, одних с другими – и мериться писюнами и патриотизмом.
– Как ваше настроение 24 февраля отличается от сегодняшнего настроения?
– Сегодня я более рассудителен. Значительно. Я могу подняться над доктором Комаровским, который в шоке и вообще не понимает, как такое могло произойти. "Как можно?" – это первые эмоции 24-го. Следующая абсолютно непонятная для меня эмоция: "Как можно было в такое превратить огромную страну?" То есть влияние зомби-пропаганды [на россиян] я однозначно недооценивал. И никто не мог себе представить, что страна проглотит. То есть вы, ваши солдаты, системами залпового огня накрываете спальные районы городов, а вы смотрите на это и считаете, что вы тут ни при чем. Вот это для меня было абсолютно непонятно... А теперь я спокойно анализирую. Я понимаю, что мы с вами живем по соседству с огромным, просто гигантским, самым большим в мире концлагерем, который подтянул под себя Беларусь. Это концлагерь поменьше. И людям, к сожалению, сложно преодолеть всю эту охрану. Охрана концлагеря настолько сильна, что они сейчас рыпнуться уже не могут. Сидят по своим баракам – лишь бы жратву дали.
– Рабы.
– Ну вы же истории о том, как люди убегали из концлагерей, даже в Бухенвальде и Освенциме было сопротивление. Встречаются нормальные люди. Да, их надо искать, как изюм в твороге.
– Конечно, они есть, но их такое малое количество, что они ни на что сейчас не влияют. В этом же весь вопрос.
– Да. Именно тот факт, что они ни на что не влияют, – это однозначно. Они ни на что не влияют в глобальном плане. Но если конкретный человек может помочь конкретному украинцу перейти через границу в Нарву, то я ему благодарен за это.
– Все эти долгие, страшные дни войны вы находитесь в Украине. Притом что Харьков страшно обстреливают, Украину страшно обстреливают, а вам больше 60 лет... То есть вы официально можете в любой момент покинуть страну. Это нормально. Почему вы не уезжаете?
– А зачем? То есть это значит, что эти падлы меня победили? Нет, ребята. Это моя страна. Я постараюсь по мере возможности обеспечить себе безопасность, насколько можно себе обеспечить безопасность в Украине, где безопасных мест, как мы понимаем, нет. Я могу себе позволить адекватно работать, помогать людям. Поэтому я здесь. Я общаюсь с живыми людьми, я на связи все время с Харьковом, я знаю процессы. И, находясь внутри, мне процессы как-то намного более понятны. Понятны настроения, как слезятся глаза, как ведут себя люди...
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
Знаете, это же для педиатра очень важный момент: когда мама заходит в кабинет, сразу определить, что это за мама, что ей надо. Она хочет от тебя золотую таблетку, или трендюлей, или хочет, чтобы ты ей сказал: "Все нормально – идите отсюда". Понимаете, педиатры – они же все психологи. Это трудно почувствовать, кстати, при электронных консультациях, которыми я сейчас занимаюсь. А вот живую маму сразу понимаешь по тому, как у нее губы дрожат и как она сопит. Сразу понятно, чего она от тебя хочет. Это мастерство. Этому я учу своих учеников. Но вопрос не в этом. Точно так же общение с людьми, которые пообщались в военкомате, которые сходили получать материальную помощь, которые постояли в очереди, которые вышли за 10 минут из центра в Кременчуге, куда прилетел "Искандер"… Вот эти люди – я с ними общаюсь. И это не телефонные – это живые люди. И для меня это очень важно.
От входа в мою клинику до воронки "Искандера" – 80 метров. От дома, где я живу, до ближайшего дома, куда ракета попала, – 200 метров
– Там, где вы находитесь, бомбоубежище какое-то есть?
– Нет.
– Вам не страшно?
– Нам остается только надеяться, что на это место никто не будет тратить "Искандеры". Но это, опять-таки, только надежды. Ну, "Искандер" они не потратят, но Х-22 у них такая хренова гора, что... Это все лотерея. Мы все – участники этой самой лотереи. Ну куда нам деваться?
– Вам было страшно?
– За детей, за внуков – да, очень сильно было страшно. Я не могу сказать, что я прямо такой бесстрашный. Я даже недавно про это рассказывал. Это очень важно для всех нас, чтобы все еще раз пытались расставить точки над "і". Страх – это конкретная инстинктивная реакция, побуждающая человека к конкретным действиям. Если конкретные действия нереализуемы, то страх постепенно уходит. Если страх заставляет тебя бежать в бомбоубежище – это одно. А если нет бомбоубежища – значит, ты не можешь отреагировать. Но чтобы не ходить под дамокловым мечом опасений, страха, дум о собственной судьбе, занимайтесь хоть чем-нибудь. Не сидите сложа руки – помогайте людям, творите добро. Я стараюсь.
– За это время ситуации, опасные для жизни, были?
– Были. Я не хочу говорить, детализировать, но я тебе другое даже расскажу. У меня есть классная статистика по моему Харькову. Чтобы вы понимали интенсивность того, что в Харькове происходит. От входа в мою клинику до воронки "Искандера" – 80 метров. От дома, где я живу, до ближайшего дома, куда ракета попала, – 200 метров. У меня во дворе в водосточной трубе торчит осколок и пару осколков по территории. Были у нас опасности… Что я тебе могу сказать?
– Вы так об этом сейчас говорите...
– Что это изменит? Все же изменения происходят не у меня во дворе, и даже от нашей с тобой беседы они не зависят. Все беседы – это кто говорит с американцами, кто нам везет оружие, и от наших мальчиков, которые в окопах. Вот от этого зависит все. Поэтому, Алеся, я здесь, помогая мальчикам не волноваться за девочек, у которых тут дети заболели, считаю, что я делаю нужное дело.
– Харьков Путин не возьмет?
– Харьков можно взять, только превратив его в то, что сделали с Мариуполем. То есть если стереть город с лица земли... Развалины он возьмет. Полностью. То есть город, стертый с лица земли, взять можно. В Украине, в принципе, насколько мы понимаем, вот то, что было захвачено через предательство: ну, Херсон, Мелитополь, Бердянск... То, что захватили через предательство, – то захватили целым. Все остальное захватывается только после того, как фактически они на захваченном месте получают руины. Они уничтожают, и, когда уже людям нечего защищать, они это берут.
– Харьков сейчас – одно из самых подверженных обстрелам мест… Каждый день гибнут люди, дети, женщины...
– Я это прекрасно знаю... А Николаев? Просто Николаев не так на слуху... Просто там, куда достает ствольная и реактивная артиллерия, везде безумно сложно. У Харькова еще что плохо? Это то, что ракеты, которые летят с территории РФ, почти не получается перехватить. Они подлетают за минуту. Поэтому не может работать нормальное ПВО. То есть тут может только авиация работать. А ее пока нет. Будет – спасем, защитим город. Или будет политическая воля накрывать места, где стоят эти ракеты на территории Белгородской области.
– Путин, особенно по отношению к русскоязычным городам, ведет себе как обиженная телка.
– Не знаю. Мне кажется, что он ведет себя как обиженный дурачок, которому отказала обиженная телка.
– В ваших военных хрониках я все чаще слышу украинский язык. Вы делаете это с удовольствием, у вас хорошо получается... Раньше ведь вы по-другому думали, у вас отношения с украинским языком были чуть-чуть другие. Поменялось что-то в вас?
– Во мне ничего не поменялось вообще. В плане моего отношения к языку не поменялось ничего от слова "вообще". Люди не понимают в Украине до сих пор, что сделать так, чтобы человек, 60 лет разговаривающий по-русски, захотел говорить по-украински, можно только через любовь. Не через принуждение. А через гордость за свою страну, за свой народ. Не через квоты. Я даже когда-нибудь созрею и напишу по этому поводу видео. Но я тебе скажу две ключевые фразы, чтобы определить, кто мовний бот, а кто действительно любит Украину. Защищать родной язык – это мудро, правильно, патриотично. Это надо всячески поддерживать. Нападать на другие языки – это недостойно жизни в XXI веке, чей бы это язык ни был. Это моя позиция сейчас. И поэтому я тебе рассказываю, что я сейчас получил такое наслаждение... Я такого удовольствия не получал давным-давно.
– Но вы переходите на украинский из-за гордости за свое украинское или потому, что злитесь на Россию?
– Конечно. Це моя країна рідна.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Я хочу понять, что у вас внутри происходит.
– Во-первых, мне очень плохо от того, что страна объединилась на ненависти к врагу. Я бы хотел найти для себя другие поводы объединения. И поэтому язык – один из таких поводов. Но еще раз говорю...
– Ви робите це дуже гарно, мелодійно.
– Не подлизывайся, зараза. Хотя ты идешь по правильному пути. Комаровский так и рекомендует. Треба казати: "Молодець, лікарю! Як ви гарно розмовляєте українською мовою... Боже, як мені подобається... Ви природний українець, доктор".
– Я вас провокую.
– Да-да.
– Лікарю Комаровський...
– Так ось, провокаторе, слухай мене. Я тебе рассказываю. Многие регулярно...
– У Димы, кстати, в карточке розыска МВД России указана национальность украинец.
– Да, я видел. Гордон тоже українець. Такий причому, особливо щирий, я бы сказал.
Сегодня поехать с Путиным на рыбалку можно, только чтобы его утопить. Другой задачи просто нет
– Конечно.
– Так от слухай мене… Я такого удовольствия от работы не получал, может, всю жизнь – записал аудиокнигу російською мовою. Это сказка Чуковского, которая называется "Одолеем Бармалея". Это сказка, написанная Чуковским в 1942 году в эвакуации, в разгар Сталинградской битвы он ее писал. Ты не читала эту сказку, Алеся. Я тебе рекомендую послушать с детьми аудиокнигу, которую записал Комаровский. Она у меня в YouTube есть. Но вопрос в чем? Это необычная книжка. Дети мне ее иллюстрировали. И когда я сказал, что я готов записать україномовну версию этой книжки (мне ее перевели на украинский язык), если у меня будет количество рисунков больше, чем в русскоязычной версии… У меня в русскоязычной версии было 120 рисунков – мне дети прислали на сегодня 345. У меня 345 рисунков для иллюстраций. И я записал україномовний вариант сказки про Бармалея, где фактически впервые полностью я розмовляю тільки українською мовою. И я думаю, что в течение недели – 10 дней максимум мы закончим монтаж. И я всех предупредил, что, если, не дай бог, у україномовної версии будет меньше просмотров, чем в русскоязычной, обижусь на всех, заразы.
– Евгений Олегович, в интервью Диме четыре года назад вы сделали резонансное политическое высказывание. На вопрос: "Если бы вы были президентом Украины, как бы вы закончили войну?" – вы сказали, что взяли бы Путина, сели бы с ним в лодку, поехали на рыбалку с бутылкой водки и решили бы все вопросы, как мужик с мужиком. И на следующий день после этого война бы закончилась. Дима уточнил: "А что бы вы с ним в лодке сделали? Задушили бы его?" Вы сказали: "А это наш с ним вопрос". Я хочу у вас спросить о вашем сегодняшнем отношении к этому. Вы считаете, можно было как-то договариваться? И каким образом? Или надо было все-таки в лодке его задушить?
– Ну, начнем с того... Я не буду говорить, что там было немножко не так. Там было все проще. Из этого просто устроили информационный повод. Причем кто-то, видно, заказал, потому что хайп начался через полгода после самого интервью. Кому-то захотелось на меня наехать. Но вопрос даже не в том. Я на самом деле объяснял свою позицию. Потому что этот вопрос на самом деле, Алеся, очень многих интересует. "Вы по-прежнему, типа, хотите поехать с Путиным на рыбалку?" Я не хотел с ним ехать на рыбалку. И не хочу сейчас. Я считал и считаю, что нам нужно было время не просрать, а создавать свою армию, бороться с коррупцией, укреплять страну. И поэтому надо было не дразнить бешеную собаку... Если ты не можешь бешеную собаку усыпить, то не надо ее дразнить, не надо ей рисовать информационные картинки. Надо его дурить, тянуть время. Понятно? Но пока я буду с ним его на рыбалке отвлекать, вы ж тут жопы оторвите от диванов и всех мерзавцев, которые воруют у страны, которые оружие продают, которые склады с оружием не могут сохранить, которые армию гнобят, у которых солдаты и офицеры в совершенно нищенском положении... Вот вы же этим занимаетесь. А я... Для меня рыбалка – это святое. Я на рыбалку могу поехать только с самыми близкими друзьями. И я даже готов отказаться от этого и самое святое перевести на то, чтобы поговорить с этим идиотом... Он как кагэбист владеет определенными технологиями влияния на людей. Я тоже... Ты же со мной много общаешься. Да? Ты знаешь, что я тоже могу на людей влиять. Может быть, я не буду его там в лодке душить. Может, он сам возьмет и утопится после встречи со мной. Вы же не знаете, о чем я хочу с ним поговорить.
– Евгений Олегович, заинтересовали и заинтриговали меня. Сегодня с этим фашистом Путиным вы бы поехали на рыбалку и там бы утопили?
– Сегодня поехать с ним на рыбалку можно, только чтобы его утопить. Другой задачи просто нет. Все.
– Это хороший заголовок сейчас был.
– Прекрати. Они же опять начнут: "А-а, это ж тот..."
– Давайте сейчас не об этом. Мы же с вами о смыслах. Хайп – это отдельно. Нас это не интересует.
– А меня очень бесят эти псевдопатриоты, которые учат меня любить Украину. Честно я тебе скажу. Просто...
– Нам своє робить.
– Я с тобой согласен...
– Евгений Олегович, если бы сегодня вы с ним оказались в одной лодке, что бы вы сделали?
– Когда-то у меня был близкий друг. Он долгие годы работал медбратом в отделении для буйных в психушке. И он мне показал несколько ударов, как можно психа огромного, который на тебя нападает, заставить расслабиться. Я знаю, как надо стукнуть, чтобы он расслабился навеки. Я ответил на твой вопрос?
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Да, очень красочно причем. Вы сейчас говорите как настоящий доктор, с диагнозами: Путин – псих, умалишенный. Я хочу эту тему продолжить.
– Алеся, извини. Я как раз поставил ему диагноз: посткоронавирусная энцефалопатия. Тут все сложнее.
Вынужден вас огорчить. Путин может болеть кучей болезней, и очень даже тяжелых. Но болезни, которая заставит его отойти, покинуть трон в ближайшие четыре-пять лет, я не вижу. Их медицина может поддерживать его в состоянии, когда он будет принимать решения. Дурные, тупые, неадекватные, преступные
– Давайте об этом подробнее, пожалуйста. Потому что вопрос всех интересует. И уже много лет. А он все никак и никак.
– Когда я посмотрел, как он выходил из самолета в Тегеране, он на меня грустное впечатление произвел.
– То есть нам еще не стоит надеяться?
– В этом плане он ближе к концу, чем я надеялся раньше.
– Вас это обрадовало?
– Меня это порадовало, да. Я представляю, какое сейчас у ботов-комментаторов будет задание: "Отметьте "гуманизм" Комаровского. Он радуется страданиям".
– Я вас умоляю. Давайте не обращать на них внимания. У нас-то другая с вами задача: нести доброе, светлое, вечное в массы. Евгений Олегович, глава нашего ГУР говорил, что, по их данным, Путин болеет очень тяжелым заболеванием вплоть до онкологии. Похоже по признакам, что это так?
– Я вынужден вас огорчить. Он может болеть кучей болезней, и очень даже тяжелых. Но болезни, которая заставит его отойти, покинуть трон в ближайшие четыре-пять лет, я не вижу. Он может страдать, но их медицина может поддерживать его в состоянии, когда он будет принимать решения. Дурные, тупые, неадекватные, преступные... Поэтому рассчитывать нам надо не на природу, которая сведет его в могилу, а на реакцию мирового сообщества, на то, чтобы он обломал зубы об Украину, на то, что внутренние процессы в России – резкое ухудшение качества жизни – смогут нам помочь. Но не биология. К сожалению, вопрос так стоит. А на рыбалку меня с ним не пустят. Я не могу ускорить этот процесс.
– Как война сегодня влияет на здоровье людей? И взрослых, и детей.
– Тут все очень конкретно и понятно. Люди во время войны обращаются за медицинской помощью только тогда, когда некуда деваться, только в крайних случаях. Тема профилактики полностью исключена, никто этим не занимается. И с копеечными симптомами никто не идет к доктору. Поэтому мы имеем и будем иметь кучу недиагностированных, нелеченых расстройств кровообращения, гипертонических болезней, онкологий, язв желудка, холециститов. Все это будет стремительно накапливаться. Плюс к этому всему у половины страны депрессия или синдром панических расстройств. Массово с людьми никто не работает. Ну, кроме... Еще раз говорю: как психиатр Арестович работает прекрасно.
– Молодец.
– И он единственный в стране, кто правильно работает – это я оцениваю как доктор – с народом: давая надежды, давая шансы, не нагнетая зря. Может быть, он это делает... Я считаю, что он это делает очень круто.
– Я с Олей Поляковой недавно интервью записала. Она говорит: "Без Арестовича не засыпаю". И вообще она сама делает крутейшие домашние сыры из домашнего молока. И она говорит: "Я обязуюсь, когда победим, каждую неделю присылать ему свежую головку сыра".
– Боже мой... Вообще было бы круто. Она не может заснуть без Арестовича, Арестович не может заснуть без песни Поляковой... В результате получается такой замечательный тандем. Они бы неплохо смотрелись вдвоем на сцене, мне кажется.
– Кстати, надо им предложить. Это бы имело успех.
– Гастрольный тур Поляковой с Арестовичем – это мощно.
– Класс, хорошая идея. Я думаю, они посмотрят...
– Ну подожди. Кто у нас самый знаменитый организатор концертных туров?
– Продюсер?
– Я одного знаю. Самый известный организатор концертных туров, который состояние сколотил на концертных турах... Фамилию его, возможно, ты не знаешь. Это Гордон. Пусть Гордон берет Арестовича с Поляковой – и вперед, по всем клубам Украины.
– Я вам скажу то, что вы не знаете. Вы же не смотрели интервью Димы с Арестовичем. Так он ему там прямо и предложил: "Когда победим, давайте я проведу вам кучу концертов. И по Украине, и по миру".
– Я просто хотел, чтобы мне что-то перепало из рекламного бюджета в этом проекте. Я могу на разогреве выступить.
– Евгений Олегович, вы идею улучшили, Олю добавили. Поэтому не исключено, что мы вас возьмем в долю.
– Спасибо. Хоть какие-то шансы.
– Долю за Олю. Чуть-чуть хочется иногда посмеяться, пошутить, хотя, конечно, сейчас это все... Ну, защитный механизм психики, наверное, включается.
– Да, конечно.
– В сложнейших ситуациях нужно переключаться. Я хочу о детях поговорить. Дети и война – насколько это совмещается?
– Боюсь, я ничего нового тебе не скажу. Нет такого интервью, чтобы мне не задавали этот вопрос. Но понимаешь, такая ситуация: дети и война – мы тут не первые. То есть опыт у человечества огромный. Есть огромный опыт, как надо себя вести, как общаться с детьми, что надо, как можно скорее устранить психотравмирующий фактор. Поэтому, конечно, если можно ребенка вывезти куда угодно из этой травмы...
Когда куча раненых депрессивных мужиков вернется с войны, когда улицы городов в России заполнят молодые мужики без рук, без ног, когда до всех наконец дойдет, что жизнь стала другой
Второе: надо травмированного ребенка засунуть в максимальное число нетравмированных детей. Максимально. То есть если вы вывезли ребенка с востока на запад Украины, если вы вывезли ребенка за пределы Украины, надо как можно быстрее, чтобы ваш ребенок шел к местным детям, учил местный язык, общался с детьми нетравмированными. Это его отвлечет. И самое главное, к чему надо максимально стремиться, – окружить ребенка адекватными, непсихованными взрослыми.
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
Но я считаю, что если бы правительство или те люди, которые занимаются информационной политикой, перестали, например, на какое-то время выяснять отношения с собственниками средств массовой информации, а сказали бы: "Слушайте, ребята-олигархи, давайте выяснение отношений отложим на после войны, а сейчас вы можете в рамках вашего медиаресурса создать специальный канал для детей, где бы с ними люди разговаривали тільки українською мовою, где бы показывали наші українські мультфільми, рассказывали бы о нашей стране, успокаивали бы, давали возможность отвлечься". Чтобы там были люди, которые учили бы родителей правильным психотерапевтическим методикам, как общаться с детьми, как отвечать на детские вопросы, как сделать так, чтобы ребенок не брал в руки посторонние предметы, как сделать так, чтобы ребенок в лес не побежал...
Если вы едете на машине по Киевской области, где орки были, и ребенок захотел пописать, то нельзя остановиться, чтобы он пошел писать на обочину. Потому что взорвется ваш ребенок. И этому нужно учить с утра до ночи. И мудрость была в этом: хотя бы во время войны не выяснять отношения с людьми, а думать о детях, которые опять нахрен никому не нужны. Вот зачем ты меня заводишь на эти темы?
– То, что вы говорите сейчас, – реально крутая идея.
– Так она никому не нужна. Потому что, ты же понимаешь, прислушаться к Комаровскому – это же типа слабость проявить. "Мы же, блин, патриоты".
– Я просто часто наталкиваюсь на обсуждения в соцсетях, где украинские мамы спорят о том, стоит вывозить детей или не стоит. Потому что некоторые доказывают, что они остаются в войне и дети будут оставаться в войне, потому что так правильно. Остальные говорят, что ни в коем случае: если у тебя есть дети, тем более маленькие дети, первая задача мамы – попытаться оградить, сохранить и увезти на время войны ребенка подальше отсюда. Вы что думаете?
– Разница же очень большая между разными городами... Возьмем Краматорск. Вот из Краматорска, который под обстрелами, надо выезжать с ребенком или нет? Николаев, Харьков... Если есть возможность, если вы в районе, который постоянно обстреливается, конечно, вы просто обязаны перед Богом и совестью вывезти оттуда ребенка. Если же вы находитесь, условно говоря, в Хацапетовке, которая в центре Украины, далеко за линией фронта, но рядом с вашим домом аэродром, или кирпичный завод, или нефтеперерабатывающий завод, куда прилетит в любой момент, что вы должны сделать? Поменять место.
Надо сказать людям: "Ребята, риск определяется следующим. А: место вашего жительства: город, деревня. Близость к – раз, два, три, четыре, пять..." Ну в Харькове реально, по-моему, уже ни одной школы не осталось. Если ваш дом находится рядом со школой... Они же думают только о том, что в школе... Там же обязательно "Азов" должен быть. Больше же там никого не может быть, по мнению этих идиотов. Поэтому что надо делать, если ваш дом рядом со школой? Уехать. Опять-таки, вопрос: куда, на какие средства, какие есть возможности? Что будет с мужиком, которого вы оставите одного здесь?
Многие женщины ведь выбирают на самом деле между спасением ребенка и спасением семьи. Они просто знают, что сейчас уехать за границу с ребенком – все, мужик пропадет сам. У нас же количество мужиков, которые яичницу себе сделать не могут, огромное. Его же нельзя оставить, оно же овощ. Оно же все, что может, – в танчики играть на компьютере.
– Кстати, я в соцсетях все чаще встречаюсь с постами на эту тему. Семьи распадаются, потому что мужчины, которые остались сами, долго "бесхозными" не ходят. Появляется всегда соседка бездетная или еще кто-то – и тут же прибирает к рукам.
– Все правильно. И эту тему совершенно нельзя отрицать. Конечно же. Поэтому оставить мужиков и выгнать женщин – эта проблема так не решается. Государство может сказать: "Есть городок в Польше, Словакии, Венгрии, где они могут встречаться, например, хотя бы раз в месяц". Но я же не президент и не сотрудник офиса. Я говорю о том, что это огромная проблема, которую надо обсуждать и решать. Но, извини, пожалуйста, если мужику 58 лет с гипертонической болезнью и ожирением, почему он не может выехать из Украины?
Я не нагнетаю – я констатирую, что, как всегда, вопросы гуманизма, бытовые вопросы... Как я говорил, что семья – это ключ к национальной идее для страны. Что любые действия государства ставят целью счастье семьи. И поэтому любое государственное решение должно это просчитывать, учитывать, анализировать. И, главное, с этим надо выходить к людям, общаться на эти темы. Потому что мы не первая страна, вошедшая в военный конфликт. Огромный опыт есть у педагогики, у психологии, у медицины, как решаются эти проблемы. Не надо быть пионерами.
– Когда мы победим и как мы победим, на ваш субъективный взгляд?
– Парадокс заключается в том, что для того, чтобы решить уравнение, надо знать хотя бы, сколько у тебя неизвестных. На сейчас у нас известно только одно: что будет делать Украина. Украина будет сражаться, Украина не сдастся, Украина будет сопротивляться. А дальше… Первое – реальная помощь. Второе – это тараканы в голове у российского руководства. И третье – сопротивление в самой России.
Когда куча раненых депрессивных мужиков вернется с войны, когда улицы городов заполнят молодые мужики без рук, без ног, когда до всех наконец дойдет, что жизнь стала другой... А каждый же сможет сравнить с тем, что было до 24 февраля. И насколько эта власть сделала жизнь хуже. А дальше... Вот, собственно говоря, я перечислил то, что зависит от нас. Ну и, в конце концов, когда к, скажем так, главным людям в мировой политике придет понимание того факта, что градация человеческих жизней – это аморально. То есть считать ребенка в Украине менее ценным, чем ребенка в Чехии или Польше, – это аморально.
Страна, для которой не существует вопросов морали, в которой выстроена лестница успеха, предусматривающая вранье, воровство и унижение всех, кого можешь унизить, обречена на быдлячество, на полную моральную деградацию
Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com
– Евгений Олегович, вы же, наверное, слушаете эти перехваты разговоров российских солдат со своими женами, матерями, которые СБУ и ГУР выкладывают. У вас же нет сомнений, что они там просто все повально конченые. Вы слышите, что эти женщины говорят детям? "А ты пытаешь там мирное население? Ой, как классно... Я бы тоже кайфовала". Или: "Давай насилуй там украинских баб. Только мне не говори. Хи-хи". Или "привези кроссовочки: дочка в школу идет. Такого-то размера". Это вообще как? Как это?
– Это говорит о том, что страна, для которой не существует вопросов морали, страна, в которой выстроена лестница успеха, предусматривающая вранье, воровство и унижение всех, кого ты можешь унизить, обречена на быдлячество, на полную моральную деградацию.
– И не имеет она права на существование.
– Ну вот мы видим образец. Это для нас картинка, чего никогда не должно быть, потому что страна должна строиться на любви друг к другу, на взаимопонимании, на помощи. Не на выискивании противоречий, а на выискивании объединяющих месседжей. И каждый, кто пытается разделить людей внутри Украины, – это конкретный враг, вражина мерзкая. По любому поводу.
– Для вас победа Украины – это что?
– Победа Украины – это абсолютная гарантия, что это не повторится. Это единственно возможная гарантия. Вот если у нас есть четкое понимание того, что по итогу мы четко знаем, что есть механизмы, которые делают повторное нападение на Украину невозможным, потому что будет... Ну понятно, мы не можем себе представить, что они завтра нападут на Канаду. Не можем. Никто этого не может представить. Потому что все знают, какой это будет ответ. Так вот надо, чтобы ответ был такой же, когда речь идет о нападении на Украину. Я понимаю, что очень важно вернуть свой…
– И Крым, и Донбасс…
– Да. Это очень-очень важно. Но я хочу, чтобы мы понимали главное: вернуть свое, но не обеспечить гарантий того, что завтра они опять не придут забирать, – это не победа. Ну просто страна не может нормально эволюционировать. Люди не будут оставаться. Если люди ждут, что завтра опять все, что вы построили, все, что вы всю жизнь строили, завтра расхреначат опять эти идиоты... Поэтому надо стать центральноевропейским Израилем. Либо надеяться все-таки на то, что мировой разум выстроит какую-то модель полной демилитаризации и денацификации РТФ, Российской террористической федерации.
– Кстати, должен мир признать Россию государством-террористом наконец?
– Конечно. Ну это очевидные вещи. Я вообще не понимаю, почему вообще употребляется словосочетание "спонсор терроризма".
– Вообще они не спонсор, а террорист.
– Какой она нахрен спонсор терроризма? Она конкретный террорист сама по себе.
– Конечно.
– Да, это страна-террорист. Просто мне кажется, что такого слова нет в мировой дипломатии...
– Если Россия есть, значит, и слово должно появиться.
– Ну, значит, пусть это будет Российская террористическая федерация.
– Евгений Олегович, спасибо большое за интервью. Было и грустно, и весело...
– На здоровье, моя девочка. Ми обов'язково переможемо. Тримайся. Привет вот этому своему. Я понимаю, как тебе тяжело жить с бандитом, с мужиком в розыске. Он, видно, по ночам крадется к тебе в спальню и говорит: "Ну что, искали?" Так що тримаймося.
– Шалун вы, Евгений Олегович.
– Да, я такой. Надеюсь обнять тебя и погладить своего друга по лысой голове в мирной свободной счастливой Украине.
– Главное – чтобы не наоборот.
– Не дождетесь.
– Евгений Олегович, спасибо большое. Слава Украине!
– Пока, малыш, береги себя. Героям слава!
