Союз Людоедов. Почему Гитлер Сталина с Днем рождения поздравлял?

По чудесному совпадению поздравления Гитлера Сталину были опубликованы ровно через четыре месяца после того, как два диктатора заключили союз. Союз Людоедов.

"Факт заключения договора с Германией показывает, что между Сталиным и Гитлером много общего, теперь у нас нет разницы в режимах. В Германии это называется фашизм, а у нас – социализм", – слова некой Троицкой зафиксированы в спецдонесении советских спецслужб.

Из этого же спецдонесения НКВД мы знаем только, что Троицкая в августе 1939 года жила в Харькове, ее муж был осужден за участие в троцкистской контрреволюционной организации, а сама она "отрицательно в озлобленном тоне высказывалась в отношении советско-германского договора о ненападении". 

Советская пресса сообщала о заключении Пакта на первых полосах

Секретные архивы советских спецслужб до сих пор хранят множество подобных свидетельств. Харьковчане, киевляне и жители других городов и сел советской части Украины в своих ощущениях реальности разделились. НКВД внимательно фиксировал высказывания и тех, кто позитивно оценивал союз Гитлера и Сталина, и тех, точка зрения которых никогда не попадала на страницы газеты "Правда".

НКВД доносил: СССР жил предчувствием войны уже несколько месяцев.

На пляжах Крыма летом 1939 года было полно народу. Но далеко не все отдыхающие и жители полуострова были счастливы: с каждым днем становилось все более тревожно.

Еще в июле 1939 года из Крыма доносили: "Жена лейтенанта 8-го полка Кутузова говорит: "Вчера ночью я уже спала, когда пришел муж, он сначала меня не разбудил, а когда я проснулась, то увидела, что он стоит у меня над головой у кровати и плачет. Мне стало тяжело, и я стала плакать. Затем муж мне говорит: "Марусенька, что будет, не знаю, по-моему, будет что-то страшное".

Ялта, набережная. 1939 год

25 июля возле казармы в Феодосии собралась толпа из 500 – как писали сотрудники НКВД – "иждивенцев".  Они заполнили всю улицу. Были слышны крики: "Мы не хотим воевать, отдайте наших мужей!" Установить личности кричащих сотрудникам НКВД не удалось.

Весь Крым бурлил новостями и слухами. Работавший на кирпичном заводе в Симферополе Смаил Муратов говорил: "Как бы советская власть ни готовилась к войне, Япония и Гитлер все равно победят. Крестьянство советской властью недовольно".

Разрабатываемый 3-м отделом НКВД бывший дворянин Раков: "Нам нужно немного потерпеть, и такая жизнь кончится, уже близок час, война началась".

Симферополь, работы на улице Пушкинской. 1939 год

НКВД сообщал, что греки из Алупки – Пашнахиди, Пасиди, Дракондиди, Илиопуло и др. –  массово распродают имущество: "Скоро нагрянет война, и все равно нас вышлют из Крыма".  

Тогда же НКВД зафиксировал, что население начало массово забирать вклады из Сбербанка. В Симферополе "отлив" вкладов подскочил с 11 тысяч рублей в день до 83 тысяч, а еще через день – до 124 тысяч рублей. Уже через несколько дней будет введено ограничение на выдачу не больше 50 рублей в день.

"Народ желает поскорее забрать деньги, чтоб запастись продуктами, так как уже научены опытом прошлых войн, когда деньги обесценивались и теряли свое значение", – объяснял ситуацию Степан Трофимович Осиюк, старший инспектор Киевского облфинотдела.

Июль подходил к концу. Необъявленная никем мобилизация шла полным ходом. Начинался грозный август 1939 года.

По другую сторону советской границы, наоборот, было тихо.

Молодой профессор Виленского университета Станислав Свяневич вывез свое многочисленное семейство в деревню – небольшое имение тестя недалеко от польско-советской границы.

Август – время университетских вакаций, жары, жатвы и сенокосов. Места были тихие, чтобы не сказать – глушь. Ближайшая железнодорожная станция  – Радошковичи – находилась в восьми километрах. Не было ни телефона, ни радио, и даже газеты приходили с опозданием.

Професор Станислав Свяневич с женой Олимпией и детьми. 1930-е годы

Жизнь текла медленно. На Успение Богородицы съездили на ярмарку в соседнее местечко. Через несколько дней пограничники при участии местных дивчин устроили представление, рисующее мужество и находчивость населения в поимке и разоблачении большевистских диверсантов. Жизнь среди быстрых ручьев и зеленых холмов была приятной и ангельски спокойной.

На излете лета профессором Свяневичем овладело беспокойство: уж очень все напоминало затишье перед бурей: "Я решил съездить в Вильно и узнать, что происходит в мире. С женой я договорился, что следующий день она будет ждать моего звонка у ближайшего телефона в почтовом отделении в Радошковичах".

Острая Брама в Вильно (Вильнюсе). Старая открытка

Перед отъездом профессор встретил знакомую – молодую, очень милую и деликатную девушку с Волыни, выпускницу высшей сельскохозяйственной школы.  

– Кажется, над нами висит угроза войны, – сказал ей Свяневич.

– Конечно, война должна быть, – ответила она.

– Почему должна?

– Потому что немцы ведут себя в последнее время так, что просто необходимо призвать их к порядку.

– Значит, вы себе представляете так, что наши полки из Лиды, Молодечно и Луцка браво промаршируют до Берлина, накажут ужасных немцев и, овеянные славой, вернутся в свое расположение? – профессор не смог удержаться от ехидства.

– Ну да. – милая собеседница Свяневича не видела другого способа разрешения польско-германских проблем.

После Версальского мира в Германии росло чувство несправедливости и жажда реванша. Свяневич как специалист в области тоталитарной экономики видел, что с приходом Гитлера к власти на фоне какой-то истерической экзальтации всего немецкого общества происходит мощнейшая мобилизация всех ресурсов этой страны.

Гитлер во время одного из массовых мероприятий для нацистской молодежи. 1934 год

Позже Свяневич напишет в воспоминаниях о своих тогдашних впечатлениях: "Уезжал я из Германии 1937 года с ощущением, что страна эта, пребывающая в истерическом состоянии, принесет миру еще один сюрприз, но война, и особенно война польско-немецкая, не представлялась мне неизбежностью". Уже в 1938 году Свяневич начинает задумываться о новом глобальном конфликте.

Тогда, в 1938-м, события начали развертываться с калейдоскопической быстротой. В марте произошел аншлюс – присоединение Австрии к Германии. В сентябре начался Судетский кризис, а скоро – и мюнхенская встреча западных держав с Гитлером, на которую главная заинтересованная сторона – чехи – даже не была приглашена.

Мюнхен не только не принес мира, обещанного британским премьером Невиллом Чемберленом, – аппетиты нацистов не угомонились, но только начали нарастать.

У Гитлера был свой счет к Польше. Основная часть польско-немецких противоречий лежала в сфере территориальной: немцев раздражал "польский коридор" – полоска земли, связывающая материковую Польшу с балтийским берегом. Эта полоса разъединяла западные германские земли и Восточную Пруссию и была постоянным источником недоразумений в вопросах транзита немецких грузов через польскую территорию. Нацисты также ставили под сомнение гарантированные Польше права в Вольном городе Гданьске.

Гданьск перед Второй мировой войной

Эти противоречия нарастали еще со времен "Гданьского кризиса" в 1932 году. Но если Веймарская республика склонялась к решению польско-немецких противоречий вокруг общей границы путем международного арбитража с участием Лиги Наций, то Гитлеру в 1939 году на Лигу Наций было плевать.

Кроме того, к старым претензиям Германии добавилась ставшая официальной теория захвата жизненного пространства для германской нации.

С другой стороны Польши находился Советский Союз – другая огромная страна, которая также не была удовлетворена  Версальской системой. Об этом не говорилось вслух, но Сталин взял курс на восстановление старых границ распавшейся в 1918-м Росийской империи.

В ответ на подписание Польшей военного пакта с Англией Гитлер разорвал договор о ненападении. Одновременно Сталин снял с поста наркома иностранных дел Максима Литвинова, который был неудобным переговорщиком с нацистами ввиду своего еврейского происхождения и был сторонником диалога с западными демократиями. Литвинова заменили Вячеславом Молотовым.

В том контексте все это выглядело, как будто СССР протягивает руку Третьему Рейху.

И все это пахло войной.

"Любое наше вступление в войну на Западе, – записал позже Станислав Свяневич, – одновременно будет означать занятие наших восточных территорий Россией. Естественно, я не мог предсказать, на каком именно этапе войны и под каким предлогом Советский Союз займет наши земли: то ли как враг, то ли как "друг", то ли как союзник Германии, то ли, что тоже было возможно, как умиротворитель Запада.

Безусловно, это будет зависеть от конкретных условий. Я также нисколько не сомневался, что вступление Советской России в наши восточные воеводства будет означать для них конец существовавшему там польскому влиянию и отрыв этих территорий от Польши.

В то же время я не был против передачи этих воеводств независимым Украине и Белоруссии, если бы такие существовали, но не видел смысла в передаче их Советскому Союзу".

В Вильне Станислав Свяневич поспешил к приятелю – редактору газеты "Слово" Станиславу Мацкевичу. Тот пребывал в глубоких размышлениях: "Риббентроп полетел в Москву!"  

– Знаете, – сказал Мацкевич вошедшему Свяневичу, – столько времени собирали деньги, чтоб отправить собственного корреспондента в Лондон, три дня тому отправили Вацлава Збышевского. Сегодня звоню: "Вацку, диктуй – уже пишу!" А он – мне: "Не могу диктовать – язык у меня отнимается!" Что это значит: Риббентроп в Москве – так уже и говорить не о чем?!"

Мацкевич горячился, но Свяневич, кажется, разделял панические настроения корреспондента Збышевского: пакт между Гитлером и Сталиным развязывал руки Германии, война с этого момента казалась им неминуемой.