$39.22 €42.36
menu closed
menu open
weather +11 Киев

30 декабря 1942 г., среда - текст

Завтра канун Нового года, 1943 год. И каждый спрашивает: что-то принесет он нам? Окончится ли война? И многие считают, что именно в 1943 году война должна закончиться.

Вчера Тане исполнилось двадцать четыре года. Так горько, что ничего радостного не принесла ей жизнь. И сейчас ей особенно тяжело, потому что она любит Степана. А он… Не так давно он сказал мне:

– Я встретил женщину. Стоящую. Нашу.

И часто не возвращается домой. Где он? С кем он? И Шурку он по-настоящему не любит. Дитя тянется к нему, а он очень холодно отстраняет ее. И больше всего дитя возле меня. Хоть и страшно это, потому что, если действительно мой процесс открылся, то это очень опасно для ребенка. А меня температура не выпускает из своих лап. Все еще лежу.

Ирина Хорошунова. Киев, 1942 год.  Фото из семейного архива Натальи Гозуловой Ирина Хорошунова. Киев, 1942 год. Фото из семейного архива Натальи Гозуловой

Позавчера (под предлогом празднования дня рождения Степана) собрались у него гости, ему исполнилось 27 лет, были два товарища. Я говорила с ними. Знаю их уже давно. А подробнее не могу сказать. В день рождения Тани никого у нас не было, кроме Нюси и Галины. Канун нового года неизбежно вызывает бурю мыслей. Второй Новый год встречаем мы в оккупации! Подумать только! Сегодня четыреста шестьдесят восьмой день нашего бесправия, нашей беды.

Праздников много, но настроение не праздничное, хотя, пожалуй, у тех из нас, кто ждет наших, оно порою градусом выше настроения немцев. Они говорят:

– Если мы побежим в штанах, то и вам придется бежать с нами.

(Это значит, что нам будет плохо).

– Но если мы побежим без штанов, тогда мы вас оставим.

(Нам больше подходит второе).

А итог: в штанах или без них, но немцы собираются бежать и ни на что уже не надеются, хотя они все еще у Волги. Но, вероятно, они знают больше, чем говорят. Потому что еще несколько месяцев назад таких настроений не было. Последнее время все более бледные сообщения с немецких фронтов и все более расширяющееся партизанское движение. Но и все усиливающиеся репрессии. С партизанами немцы борются полным уничтожением сел. Они сжигают их вместе с населением. Запирают в хатах и взрослых, и детей, обливают горючим, поджигают, а тех, кто пытается вырваться, штыками вбрасывают обратно. И земля не разверзается от этих чудовищных злодеяний. А результаты получаются такие, как и следует ожидать: десять сел сожгли оккупанты, сто сел уходят в лес. Немцы срывают свою злобу на всех, где могут. Попавшие в гестапо – исчезают бесследно. Никто не возвращается. Нет Фурсы, нет всей Шуриной семьи, нет самой Шуры. И ничего абсолютно о Ф.М.

Немцы припуганы малость. Рейхсдойче, сестры милосердия, да, очевидно, и другие немцы могут выходить из домов после семи часов только в случае особых надобностей. Во всех прочих случаях они уже до семи часов должны быть дома. На улицах настолько мало немцев, что это даже странно. А вечером их нет совсем. Вообще в городе сейчас намного уменьшилось количество немцев и увеличилось количество итальянцев и бельгийцев. Итальянцы по сравнению с немцами кажутся какими-то разболтанными в своих широких на меху шинелях, на тонких ногах в шерстяных чулках, в огромных ботинках. У многих из них торчащие перья на фетровых шляпах. Бельгийцы же в черных формах, как железнодорожники. И опрятны, как немцы. Их можно отличить по нашивкам на рукавах: на охристом фоне черный цветок или ветвь и сверху надпись: "Flandria". Язык у них звучный и красивый, но понять его не можем. Не знаю, на какой язык он похож.